Гордая птичка Воробышек - [16]

– Воробышек, – Невский странно смотрит на меня, – ты поаккуратнее с предположениями, – просит, окидывая тоскливым взглядом. – А то ведь я, как Иванушка-дурачок, могу исполнить. Будешь мне тогда караваи печь и портки по ночам стирать, пока я шкуру твою пупырчатую в постельке стеречь стану.

– Размечтался, крякозябл! Живи уж, – кисло улыбаюсь парню, глядя на часы. – У меня и так с этой учебой ночи бессонные, только твоих портков для радости жизни и не хватает. Что там с факультативом по начертательной, не знаешь?

– Уговорила, – фыркает Колька, – обойдемся без поцелуев. Сегодня тихо, – отвечает на вопрос. – Перенесли на вторник. Так что сейчас с чистой совестью по домам. Ты не переживай, птичка, – усмехается на мой красноречивый вздох облегчения, – я тебе график сделаю, как обещал.

Вот теперь я улыбаюсь по-настоящему.

– Ты настоящий кабальеро, Невский! Пожалуй, – говорю, поправляя уголок воротника мужской рубашки, заломленный кверху, – я позволю тебе облобызать подол моего платья.

Колька смеется, а я упираю в него палец.

– В общем, так, амиго, обед в буфете за мной. Постой! – отбираю у друга раскрытый конспект, исписанный ровным красивым почерком, когда он поднимает предмет со стола, намереваясь положить в мою сумку. – Это, кажется, не мой, – с недоумением верчу в руках собственную тетрадь с аккуратно вписанной в нее чужой рукой темой сегодняшней лекции, ничего не понимая. – Или все же мой… Но как?

Невский хмурится и ждет, пока я перестану строить из себя «охваченную внезапным ступором Кассандру», а я с ужасом моргаю на него, выстраиваю в голове нервно позвякивающую логическую цепь событий и внезапно вспоминаю конспекты Люкова, оставленные в комнатке общежития. Провожу параллель…

Как же так? Этого просто не может быть! Не мог же Люков ошибиться тетрадями и вписать тему в чужой конспект, пока я позорно дрыхла рядом? Или мог?.. Вот черт! И что же мне теперь делать?

* * *

Когда я вечером возвращаюсь с работы, Крюкова смотрит телевизор и жует бутерброд.

– Привет, – бросает мне лениво, сидя в постели, и отворачивается. – Есть будешь, Жень? Я суп сварила, с лапшой, – говорит, щелкая пультом. – Вон, еще теплый, на столе. Не такой как у тебя, конечно, но вроде тоже ничего получился.

Я снимаю куртку и шапку. Разуваюсь. Прохожу в комнату и здороваюсь:

– Привет, Тань.

Мою руки, достаю из пакета небогатые покупки, сделанные на одолженные у Эльмиры до завтрашнего аванса деньги: крупу, масло, хлеб – и думаю: Крюкова и кухня? Странно.

– А ты чего не с Вовкой? – интересуюсь, наливая в тарелку суп. – Мм, вкусно, Тань, – едва не обжигаюсь горячим бульоном, еще не успевшим остыть под двумя слоями полотенец. – Сегодня же вроде пятница?

– Да так, настроения что-то нет, – отвечает Крюкова и утыкается дальше в какой-то детективный сериал, где местом преступления выбран публичный дом. Героини верещат на экране, жмутся друг к другу при виде трупа своей хозяйки, строгий полицейский очерчивает мелом место преступления, а я оглядываюсь на странно молчаливую этим вечером подругу.

– Что-то случилось? – осторожно спрашиваю, отставляя тарелку. – Знаешь, мне сегодня почему-то Серебрянский звонил.

– Да? – равнодушно выгибает бровь Танька. – Вроде ничего. А что? – тянет руку и хватает с тарелки крекер. Хрустит за щекой. – Что-то говорил?

– Я ничего не поняла, но что-то насчет твоей защиты. На работе толком и не ответишь. Тебя что, кто-то обидел?.. Речь шла точно не о дипломе. Вовка?! – догадываюсь вдруг.

Танька стреляет в меня изумленным черным глазом и недовольно поджимает рот.

– Меня?! Жень, шутишь? – фыркнув, отвечает. – Попробовал бы только! Ты же меня знаешь.

Это верно, знаю. Потому и чувствую перемену не в лучшую сторону в настроении подруги.

– Тогда чего он так грустно сопел в трубку?.. Ну, ладно, Крюкова, не хочешь, не отвечай, – говорю через минуту полнейшей тишины. – Ничего я в вашем любовном тандеме не пойму. Захочешь, сама расскажешь.

Я ухожу из комнаты в общую душевую, здороваюсь с курящими возле окошка девчонками, возвращаюсь, замечаю на столе парующую чашку с чаем и большой бутерброд. Сама Танька вновь за пультом телевизора, с ногами в постели, с вялым интересом следит за развитием событий теперь уже модного ток-шоу.

– О! Спасибо, Танюш! – улыбаюсь я. Сажусь за стол, притягиваю к себе горячий чай и включаю ноут. – Я, конечно, могла и сама, – отпиваю мятный напиток, ежась от холода, принесенного из коридора, стаскиваю с дверцы шкафа старенькую шаль, прихваченную с собой в последний приезд из дому, накидываю на плечи, и благодарю. – Но приятно.

С жадностью изголодавшегося за день книгоеда утыкаюсь в текст:

«– Стой, – хрипло сказал Каллагэн, отступив на шаг. – Велю тебе именем Господа!

Барлоу рассмеялся.

Крест теперь светился лишь чуть-чуть, по краям. Лицо вампира опять скрыла тень, собрав его черты в странные, варварские углы и линии.

Каллагэн отступил еще и наткнулся на кухонный стол.

– Дальше некуда, – промурлыкал Барлоу. Глаза его загорелись торжеством. – Печально наблюдать крушение веры. Ну что ж…

Крест в руке Каллагэна дрогнул и потух окончательно…»

– Жень! – окликает меня девушка, когда я уже с головой погрузилась в дебри кинговского «Жребия», недопитый чай остыл, а в телевизоре лицо известной певицы зевает в певческом экстазе под финальные аккорды песни.