Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот - [2]

Это даже удивительно - за четверть века не выросло ни единой работы, хотя бы с проблеском дарования, - ведь не отбирал же Колдунов свои кадры специально (да так безошибочно и не отберешь!). У самого Колдунова его двух с половиной пядей во лбу все-таки не отнимешь, а тем более - энергии, - у наследников нет и этого. Неужто всего лишь потому, что ему нужно было завоевать, а им - подладиться, расположиться на уже построенной служебной лестнице?

Когда на всех плакатах стратегической целью провозглашалась "плюс химизация", Колдунов - молодой еще, в сущности, парень - не стал держаться за рутинный образ академического педанта в пенсне, а ринулся в самую гущу событий - выступал, обосновывал, возглавлял, присоединялся, в соавторах у него ходили директора комбинатов и передовых совхозов, и даже один заместитель министра. А находясь на гребне, не поколебался покинуть добытую с бою столичную квартиру со столичной пропиской и отправиться за званием членкора, которым его все-таки обошли, на край света, - для России семнадцатого века это была бы даже заграница (хотя в пятидесятом году появилась археологическая монография академика Коржавина, доказывающая, что обезьяна, проживавшая здесь в четвертичном периоде, уже обладала всеми антропологическими признаками русского человека), - чтобы воздвигнуть новый научный центр и провозгласить его - среди взятых под свою руку племен - победителем отставших от прогресса Кембриджа, Геттингена и Сорбонны. Это гениально: не пытаться соответствовать чужим критериям, а создать свои, - в колдуновском институте Нобелевская премия значит куда меньше, чем похвала Колдунова (а точнее, ничего не значит). И теперь люди, получившие ученую степень из его рук, занимают видные посты от Москвы до самых до окраин: химизации приходят и уходят - степени и должности остаются, - второй ступенью карьеры Колдунова была уже экология - борьба с последствиями химизации. А теперь он, похоже, одной осьмушкой ягодицы пытается оседлать перестроечную новинку - "человеческий фактор".

Колдунов ухитрялся торговать даже горами и реками, озерами и островами, - в здешних краях сохранилось довольно много экологически девственных местечек, и люди даже очень солидные не отказывались проехаться на конференцию в этот дальний край, - куда за валюту возят интуристов, чтобы попредседательствовать на пленарном заседании, а потом с недельку понаслаждаться пейзажами и ухой, шашлыками и закатами, а главное властью над этими могучими, но неосмысленными стихиями.

Благодаря этой мудрой политике, институт Колдунова выходит на первое место в регионе по числу кандидатов и докторов на душу населения, не хватает лишь одного - дарований. Лишь среди самой молодой нигилистической поросли (и Лида...), недостаточно почитающей колдуновскую лестницу, ведущую к солнцу, начинали там-сям посверкивать маленькие божьи искорки, словно метеорчики, залетевшие из другой галактики в местное небо. Сверкнут и, зашипев, гаснут в провинциальном болоте: здесь положено светиться только местным гнилушкам, а солнце у нас - одно, другого нам не надо.

Узость кругозора, изоляция - непременное условие счастья. В мире гениев каждый оригинален, каждый ведет собственную партию, и весь этот разнобой ты берешь себе в душу, и вместо соло она начинает звучать оркестром, уже не имеет единственного твердого мнения по всякому поводу, как это бывает у счастливых людей, но, напротив, нет на свете ничего, в чем одна частица твоей души не нашла бы капельку истины, а другая - капельку лжи. А мир, очерченный Колдуновым для своих подданных, так мал, мил, ясен и уютен, что напоминает кухоньку, в которой ты с любящими родителями ребенком пил чай. И очень мудро поступают обитатели этого мирка, не позволяя расширять и размывать его границы всяким оригиналам и анархистам.

А кроме того, стремясь уничтожить в зародыше всякую оригинальность, они сохраняют заложенное Колдуновым равенство, оберегающее их от сомнений и зависти. Колдунову удалось преодолеть самое глубокое и обидное из неравенств - умственное, - ведь если ты бездарен, то это уже навсегда. Кроме того, вынуждая посредственность поклоняться таланту, ее тем самым заставляют кланяться откровенно дутой величине, какому-нибудь титулярному советнику, написавшему какую-нибудь дребедень, вроде "Буря мглою...". Ясно ведь дураку, что ничего особенного в этих словах нет, - притворяются только, чтобы унизить пообиднее. Калигула с этой целью заставлял кланяться, по крайней мере, откровенному коню... "Прогрессивная интеллигенция нынче носится с демократизацией - но мне-то никогда не будет места на вашем демократическом пиру. Никакое наипрогрессивнейшее большинство никогда не будет понимать Красоту, посредственности всегда будут держаться за колдуновское общество равных возможностей, не зависимых от дарований".

(А Лида неотступно присутствовала где-то на краешке каждой его мысли... Что говорить, приятно, когда тебя обожают, обладание душой неизмеримо сладостнее, чем банальное обладание, в сущности, неподвластным тебе телом.)

Надо было приступать к письменному изложению. Стыдно признаться, но он подумал об этом с неким предвкушением, - когда делаешь что-то по велению, так сказать, собственного сердца, никогда нет уверенности, что все ты исполнил до конца: лишь чужое одобрение способно избавить нас от сомнений. Увы, ему, Сабурову, тоже хочется повиноваться чему-то высшему, служить кому-то зримому: желанной свободе всегда сопутствует одиночество... Свобода - это неприкаянность. Запомнить для отчета: страх человека перед сомнениями и одиночеством тоже можно использовать при управлении "трудовым коллективом". Каждый втайне мечтает быть автоматом, управляемым извне.