Горб Аполлона - [18]

А что говорили люди?

Рядом с Виктором сидела женщина, изящная и необычайно красивая, с огромными бархатными глазами, в открытом сарафане, подчёркивающим приятную линию её плеч. Это гостья из Москвы, тоже искусствовед, приглашённая в Америку нью–йоркским музеем для консультаций по русским иконам. Она смотрит только в океаническую бесконечность… и весь её вид показывает, что она ничего не слышит и не видит, кажется, океан навечно завладел её мыслями. Её зовут красивым именем Ева. Неожиданно слова Виктора отрывают взгляд Евы от линии слияния воды и неба, она оборачивается к нему:

— Напрасно вы так говорите. С силой любви ничто не может сравниться, всё создано любовью. В любви всё лучшее, что есть в человечестве, вы… ничего не понимаете, — не вдыхаете в себя ничего светлого, ничего прекрасного…

— Можно ожидать, что Ева вот–вот произнесёт какую‑то гадость в адрес Вольтера, но она сдерживается и только недовольно поджимает нижнюю губу. Красота диктует ей поведение, даёт свободу. Противоречие с её взглядами, непонимание её мнений вызывает в ней раздражение. Таких женщин мужчины не любят, хотя… это утверждение противоречиво.

Вольтер спокойно, подняв высокий лоб и посмотрев в сторону океана, небрежно восклицает:

— Где вы видели «истинную женскую любовь?» Только в романах о ней пишут, чтобы приукрасить людей. Любовь придумали провансальские трубадуры в эпоху рыцарских нравов… и с тех самых пор возомнили, что женщины вдохновляют, спасают. Всем известно, что мужчина испытывает то, что называется любовью, к каждой красивой женщине, а некоторые просто к любой юбке. Как говорит, всем известный Фёдор Карамазов, и Лизавету Смердящую «можно счесть за женщину, даже очень…» Женщина сама нуждается в любви и… обрекает себя на разочарование, если будет мечтать о невозможном.

— Вы понимаете любовь, как лихорадочную чувствительность? как половое влечение? — усмехнулась Ева.

— А что же это, по–вашему? Стихи, вздохи, розовый туман? В глубине души каждый знает, чем заканчивается любовь. — Он отводит взгляд от собеседницы, резко опускает голову и грустно добавляет — Тупиком. Противоречия ума и сердца неразрешимы, и от этого нет никакого спасения.

— Ева говорит не о любви в мире тел, а о слиянии душ, — громко и жеманно вставляет миловидная женщина Марина. Она художница, её муж работает на Уолстрите. Марина разрисовывает ткани, обои, декорации. На ней платье собственного рисунка. Она большая щеголиха.

— Никто не отрицает, что есть любовь к родителям, сёстрам… и вообще. Пожалуйста, мы можем рассуждать об «интранзивной» любви — любви самой по себе, как таковой. Я только не верю в спасательную силу женской любви к мужчине, не думаю, что женщина возвышает. И Виньковецкая преувеличивает эти женские возможности. Женские чары часто ведут к разрушению.

— Вы никогда никого не любили, сударь. Я думаю, что вы не понимаете смысла любви. Без любви нельзя ничего делать, любое занятие делается только с любовью, — перебивает его Ева. — Помните условия апостола Павла? : «если любви не имею…»?

Тут из‑за колонны раздаётся недовольный голос другого мужчины фотографа Фимы.

— Вот набросились на Виктора, а ведь он говорит правду: нет идеальной любви. Я думаю, что всё так перепутано, так омрачено лицемерием, тяжестью семейных обязанностей, выгодой, что можно ли найти любовь в наше время, освобождённую от предрассудков и условностей? Хочу посмотреть…

Фима так подчёркнуто–эмоционально это говорит, что может показаться, будто он только что перенёс женский обман или бракоразводный процесс. Совсем нет, он вполне счастливо живёт со своей второй женой, но, помимо фотографии, пишет стихи, и это скорее возбуждает сомнения, чем надежды.

Разговор перешёл от проблемы любви как таковой на новомодные отношения, которые захватили американцев и особенно американских дам.

— Теперь дань уважения считают оскорбительной, а уж какая там любовь! — скептически заметил муж художницы, программист Володя. — Посмотрите вокруг себя, какое сейчас время — все на равных, женщина вступила в соревнование с мужчиной во всех профессиях, как на гонках. С ружьями ходят, вместо того, чтобы этими руками носить детей.

— Поэтому женщина делается скучной, на неё наваливаются обязанности, которые делают её с каждым днём всё истеричнее, — поддержал Фима.

— Посмотрите на защитниц женских прав, как они выглядят! Без игривости, грации, и они готовы любить? Да они вас растерзают… а если вы покажете, что их ножки нужно целовать, ведь они бьют этими ножками по футбольным мячам! Что‑то всё перевернулось…

При этих словах послышался звук босых ног, и в дверях появились две хорошенькие американские девушки, — дочка хозяйки дома Катя, блондинка с длинными волосами и её подруга Мими, брюнетка с большими глазами. Они пришли с океана мокрые, весёлые. На их лицах никаких волнений и беспокойств. Они девственно–прелестны, как русалочки. Их упругие тела светятся сквозь морские лилии, спускающиеся с шеи до самых колен. И в сочном сплетении фиолетовых лилий, казалось, слышался шелест морских глубин.

В их отсутствие говорили громко, а тут вмиг все онемели. Мать представила девочек. Фотограф Фима побежал за фотоаппаратом — заснять, как он высказался, «золотых рыбок без голубых джинс». Но рыбки, не дождавшись его возвращения, поприветствовали компанию, и прошли в свою комнату, оставляя за собой водяные следы и улыбки гостей.