Гора Аналог - [17]

Кроме того, я получил письмо от Эмиля Горжа, журналиста. Он обещал одному своему приятелю приехать к нему в августе в Уазанс, чтобы одолеть спуск с центрального пика Мейже по южному скату – известно, что камень, там брошенный, долетает до скалы за 5–6 секунд, – после чего Горж должен был написать репортаж о Тироле, но не хотел, чтобы наше отправление откладывалось из-за него, к тому же, оставаясь в Париже, он был готов печатать в газетах все рассказы о путешествии, которые мы ему пришлем.

Соголь в свой черед получил очень длинное и взволнованное, проникновенное и патетическое послание от Жюли Бонасс, она разрывалась между желанием последовать за нами и жаждой беззаветно служить своему Искусству; это была самая большая жертва, которую ревнивый бог Театра когда-либо требовал от нее… быть может, она бы и взбунтовалась, уступила бы своей эгоистической склонности, но что сталось бы с ее милыми молодыми друзьями, души которых она взялась опекать?

– Ну как? – сказал Соголь, прочитав мне это письмо. – Слезами не обливаетесь? Вы так огрубели, что ваше сердце не тает, как восковая свеча? Что до меня, так мысль, что Жюли Бонасс еще, быть может, в сомнениях, взволновала меня настолько, что я тут же написал ей, чтобы она не колеблясь оставалась со своими душами и возвышенностями.

Ну и Бенито Чикориа тоже написал Соголю. Внимательное изучение его письма, в котором было двенадцать страниц, привело нас к выводу, что он тоже решил не отправляться в поход. Его резоны были представлены серией «диалектических триад» поистине архитектурного порядка. Бесполезно излагать их вкратце; надо было бы воспроизвести всю его конструкцию, а это занятие опасное. Процитирую первую попавшуюся фразу: «Хотя триада возможное-невозможное-авантюра может рассматриваться как легко феноменологизируемая, а стало быть, феноменологизирующая по отношению к первой онтологической триаде, она является таковой лишь при условии – честно говоря, эпистемологическом – диалектического reversus'а, предискурсивная сущность которого есть не что иное, как принятие исторической позиции, имплицирующее практическую реверсивность процесса, ориентированного онтологически, – это имплицированность, подтвердить которую могут только факты». Разумеется, разумеется.

В общем, четыре бздуна, как в народе говорят. Нас осталось восемь. Соголь мне признался, что был готов к некоторой подлости. Именно поэтому он притворился во время нашего общего собрания, что не закончил расчеты, хотя они у него были сделаны. Он не хотел, чтобы точное местонахождение Горы Аналог было известно кому-нибудь кроме участников экспедиции. Позже мы убедимся, что предосторожности эти были в высшей степени разумны, и даже были недостаточными; если бы все в точности соответствовало выводам Соголя, если бы один момент не ускользнул от его внимания, эта недостаточная предосторожность могла привести к чудовищным катастрофам.

Глава третья, ОНА ЖЕ ГЛАВА, РАССКАЗЫВАЮЩАЯ О ПУТЕШЕСТВИИ

Импровизированные матросы. – Сами взялись за дело. – Исторические и психологические подробности. – Измерение мощности человеческо ймысли. – Что веемы умеем считать не больше чем до четырех. – Эксперименты в подтверждение этого факта. – Наши припасы. – Портативный огород. – Искусственный симбиоз. – Обогревающие устройства. – Западные врата иморской бриз. – Прощупывания. – Легенда о людях-пустышках и Горькой розе. – Вопрос валюты.

ДЕСЯТОГО октября мы погрузились на «Невозможную». Как вы помните, нас было восемь: Артур Бивер, владелец яхты; Пьер Соголь, глава экспедиции; Иван Лапе, лингвист; братья Ганс и Карл; Джудит Панкейк, живописец высокогорий; моя жена и я. Меж собой мы договорились, что никому из наших близких о подлинной цели экспедиции ничего не скажем: ведь либо все решат, что мы сумасшедшие, либо, что более вероятно, подумают, что мы рассказываем байки, чтобы скрыть настоящую цель нашего похода, насчет которой будут строить самые разные предположения. Мы объявили, что собираемся исследовать некоторые острова Океании, горы Борнео и австралийские Альпы. Каждый из нас сделал все распоряжения на случай длительного пребывания вне Европы.

Артур Бивер счел своим долгом предупредить экипаж яхты о том, что экспедиция будет очень продолжительной и, возможно, рискованной. Он уволил, выплатив им приличное содержание, тех из своих людей, у кого были жены и дети, и оставил только трех, самых отчаянных, не считая капитана, ирландца, великолепного навигатора, для которого «Невозможная» стала его вторым телом. Мы, все восемь человек, решили сами заменить недостающих в команде матросов, что, впрочем, было лучшим способом интересно провести время в долгой экспедиции.

Мы вовсе не были созданы для того, чтобы стать моряками. Некоторые страдали морской болезнью. Те же, кто, только свесившись всем телом над ледниковой пропастью, полностью обретал себя, с большим трудом выносили длительное скольжение маленького кораблика по текучим склонам. На пути к самому высшему и желанному часто приходится преодолевать самое нежелательное.

Всякий раз, когда ветер благоприятствовал нам, яхта, у которой было две мачты, шла под парусом. Ганс и Карл в конце концов научились чувствовать воздух, ветер и парусину всем своим телом так же хорошо, как они ощущали скалу и веревку. Обе наши женщины совершали всевозможные чудеса, готовя еду, а отец Соголь при случае подменял «капитана», определял наше местоположение, делил обязанности, помогал нам ориентироваться на яхте и успевал за всем приглядывать. Артур Бивер драил палубу и следил за нашим здоровьем. Иван Лапе приобщился к механике, а я стал сносным помощником кочегара. Необходимость всем вместе напряженно работать связала нас друг с другом так тесно, словно мы были одной семьей, да еще такой, которая попадается не часто. В то же время мы представляли собой сборище самых разношерстных характеров и личностей, и, сказать по правде, Иван Лапе порой находил, что мисс Панкейк непоправимо бесчувственна к слову; Ганс исподлобья смотрел на меня всякий раз, когда я пытался высказываться по поводу наук, называемых «точными», и считал, что я отношусь к ним без должного уважения; Карл с трудом выносил необходимость работать рядом с отцом Соголем, от которого, по его выражению, «пахло негром», когда тот потел; довольная физиономия доктора Бивера всякий раз, когда он ел селедку, вызывала у меня раздражение; но именно этот милый Бивер, и как врач, и как хозяин яхты, следил за тем, чтобы никакая зараза не разъела ни плоть, ни душу экспедиции. С какой-нибудь незлобивой шуткой он подоспевал всегда вовремя и как раз в тот момент, когда двое из нас приходили к убеждению, что другой не так ходит, не так говорит, не так дышит или ест.