Гопакиада - [29]

С этого момента «гетман в экзиле» всерьез не рассматривался никем. Вскоре после возвращения от него ушел и увел «лыцарей» кошевой Гордиенко, получивший от Девлет-Герая землю под новую Сечь. Плюнув на все, уехал на север Дмитро Горленко, принесший очередную повинную и, естественно, прощенный. Правда, как дважды предатель, имения на родине не получил, а был отправлен в Москву, где получил дом, впоследствии прозванный «Гетманским» и солидную пенсию, а в 1731-м, исхлопотав дозволение, вернулся домой и остаток жизни прожил на покое, тешась сочинением дум, самой известной из который считается «Гой, як тяжко на Москвi». Примеру Горленко последовали многие. Орлика же жестокая Порта сняла его с довольствия, и если бы не король-рыцарь, никогда не бросавший верных людей в беде и выделявший гетману часть турецкого пенсиона, семейству (жена, две дочери, три сына, два шурина и домашний попик отец Парфений) пришлось бы совсем худо. Коротая дни, Duх et Exercitus писал. Писал много. Создал, в частности, трактат «Вывод прав Украины», доказывающий, что демократичнее его конституции просто придумать невозможно. А также «Манифест к европейским правительствам», призывающий монархов Великобритании, Франции, Австрии, Голландии и Дании, забыв противоречия, объединиться ради спасения «милой Украйны» от «варваров» и обещая за это массу преференций после совместной победы. Писал, натурально, и панегирики. Султану, хану, местному паше. Но в основном письма, и в первую очередь — Войнаровскому, ставшему к тому времени общепризнанным паневропейским денди и завсегдатаем модных салонов, напоминая clair et clair monsieur André о «неких известных кондициях». На что «ясный и светлый месье» изредка откликался в том смысле, что «некие известные кондиции» помнит, но времена сейчас трудные, так что пусть пан гетман подождет. Duх et Exercitus, видимо, сердился, но ждал. Однако через три года и ждать стало нечего: Войнаровский, не удовлетворившись салонной жизнью, занялся политикой, завел игру с британской разведкой и, в конце концов, изъятый ее российскими конкурентами в Гамбурге, уехал в Якутию, что, надо думать, согрело гетману душу, но рассеяло всякую надежду на транши, даже с запозданием.

В 1715 году, покидая Бендеры, шведский король пригласил своего личного гетмана в Стокгольм, где выделил ему стипендию, которой, однако, большому семейству, где никто из мужчин, кроме Орлика, не умел работать, очень и очень не хватало, а редкие приработки главы клана (репетиторство, переводы) мало что меняли. «Ни хлеба, ни дров, ни света», — жаловался Орлик в письмах. Понемногу были заложены и пропали бесследно гетманские клейноды (булава, бунчук и прочее), а также подарки Мазеры — бриллиантовый перстень и золотой крест. Еще хуже стало после гибели в Норвегии покровителя. Наследовавшая брату королева знать о причудах брата не хотела. Орлика в очередной раз сняли с пансиона, и он перебирается во Францию, надеясь, что там к титулованной (князь все-таки) особе отнесутся с большим пониманием. В чем-то он прав. Французское правительство пристраивает старшего сына, 17-летнего Григория, в престижное военное училище, а семье содержание. Но, опять-таки, совсем незавидное. А дети растут, жена хворает, да и шурьям с отцом Парфением кушать надо. Именно в это время Duх et Exercitus в полном отчаянии пишет письмо любимому учителю, другу дяди Стефану Яворскому, сделавшему ослепительную карьеру в РПЦ и лично огласившему анафему Мазепе. Письмо странное. Гетман подробнейше разъясняет, как его обвели-запутали, клянется, что сам ни сном, ни духом, но конкретно ничего не просит. И ответа не получает (символы прощению не подлежат, о чем вообще-то надо было думать раньше). Зато вокруг его домика вскоре начинают бродить хмурые верзилы, чьи камзолы, хоть и сшитые по последней парижской моде, все равно напоминают русские мундиры. Доведенный до последней степени, Орлик, бросив семью, бежит в Турцию, где уже не просит ничего (много ли одному надо?), кроме крыши над головой, куска хлеба и — главное — безопасности. Турки жалостливы. Они заступаются, и Петербург милостиво позволяет «гетману в экзиле» жить спокойно, при условии, что о нем не будет ни слуху, ни духу. Остаток жизни беглец проводит на глухой периферии Порты, то в Салониках, то в Валахии, сочиняя «Дневник странника» и утешаясь тем, что бытие далекой семьи понемногу улучшается за счет жалованья быстро растущего по службе шевалье Грегуара д'Орли — молодого перспективного офицера, в будущем графа и маршала Франции. Но это уже совсем другая история, к Гопакиаде, вопреки мнению мифологов, отношения не имеющая.

Короли и капуста

Еще и еще раз повторяю: Мазепу зря объявляют предателем. Ни один руководитель, даже Иосиф Виссарионович, имея полную возможность истреблять подчиненных «обоймами», не может идти против всего аппарата. А кинуть москаля требовал от гетмана именно весь аппарат. Немедленно после «измены» оказавшийся ни при чем. Ивана Степановича, лидера чересчур сильного, просто съели. А вместе с ним съели и верхушку «бунчуковых», нахватавшую слишком много лакомых кусков. И Орлик, призывавший Скоропадского и прочих «встать за волю» был обречен именно потому, что землю «изменников» уже — с позволения Петра — переделила «элита „второго эшелона“», и возвращения эмигрантов не хотел никто…