Гопакиада - [26]

В общем, и ужасы Батурина, и кошмары Лебедина, скорее всего, чистый пиар, причем листовки эти, думается, не Мазепой писались — уж больно не соответствует их надрывно-возвышенный настрой сухому, иронично-рассудительному тону писем, написанных гетманом. Да и глупостей типа «вот придет Петр и всех казаков на Волгу угонит» Иван Степанович писать бы не стал. В любом случае, информационная война была проиграна вчистую. Гетманские листовки врали и пугали, а Петр прощал и миловал, более того, на следующий же день после измены гетмана отменил незаконные налоги, введенные Мазепой, как говорилось в универсале, «ради обогащения своего». К тому же, наступая, шведские солдаты жгли и убивали. Те самые шведские солдаты, которые при осаде Копенгагена вели себя так учтиво, а платили за припасы так щедро, что датские крестьяне сами свозили продовольствие в их лагерь, посадив на голодный паек собственную столицу. Это означало только одно: там, в Дании, были люди. В Саксонии — тоже. И даже в Польше. Но не здесь, в краю дикарей, по отношению к которым можно все. Население края видело. Население края знало о судьбе, постигшей Зеньков, Опошню, Лебедин и Коломак. И делало выводы. Однако хватит об этом…

4 сентября 1709 в турецких Бендерах умер Мазепа. Наверняка своей смертью. Версию о самоубийстве, время от времени озвучиваемую авторами, не любящими Ивана Степановича, отметем, как практически невероятную: при всей своей рассудочности, он был человеком очень верующим, и на один из самых осуждаемых Церковью (что православной, что католической) поступков мог бы решиться разве что сложись реальная возможность оказаться в руках Петра. Однако такой угрозы не было. Были старость и запредельная усталость, несомненно, умноженные на сильнейший стресс. Умирая, «законный князь Украйны» по версии Карла завещал все любимому племяннику, Андрею Войнаровскому, весьма образованному, европейски мыслящему молодому человеку. Король, уважая вполне законную волю покойного, дал «добро». Старшина тоже, в принципе, не возражала, твердо заявив, однако, что никаким «законным князем Украйны» парня не признает, поскольку это противоречит традиции. Зато готова избрать гетманом. В свою очередь, Войнаровский от столь высокой чести наотрез отказался, мотивируя тем, что, дескать, еще молод и не имеет заслуг. Однако от материальной части дядиного наследства отказываться не стал. А деньги были очень серьезные: в казне, вывезенной Иваном Степановичем, после всех трат, включая 600 тысяч червонцев, «одолженных» Карлу, находилось, как полагает О. Субтельный, к завышению не склонный, «от 750 тысяч до 1 миллиона шведских рейхсталеров (точнее, риксдалеров)». Вот эти-то талеры (точнее, риксдалеры) и затребовал скромный юноша, забыв, на минуточку, что речь идет не о личных дядиных капиталах, а о войсковой казне. Что поделаешь, как печально отмечает тот же О. Субтельный, «в козацкой Украине плохо отличали частную и общественную собственность».

Скандал грянул знатный, на несколько месяцев. Судя по тону источников, не стой над душой у политэмигрантов суровые шведские драбанты, дело могло бы дойти и до ножей. В итоге все же решили доверить вопрос арбитражу Карла XII (выбор, между прочим, идеальный: к «Александру Севера» историки относятся по-разному, но в личной порядочности этого свихнувшегося на рыцарстве и славе парня не сомневается никто). Тот создал специальную комиссию, которая, поработав еще месяца полтора, постановила, что прав все-таки Войнаровский. В его пользу свидетельствовали, во-первых, слово чести дворянина, барона Священной Римской империи (как наследник своего дяди-князя, он носил такой титул) и офицера регулярной шведской армии (Карл присвоил ему чин полковника), а во-вторых, показания управляющего имениями Мазепы. Попытка истцов оспаривать их, заявляя о подкупе, была полностью блокирована еще одним словом чести дворянина, барона и полковника, поручившегося за честность свидетеля. Исходя из заключения комиссии, король ввел Войнаровского в права наследования и передал ему спорные деньги. Войнаровский же, со своей стороны, одолжил королю 300 тысяч талеров (точнее, риксдалеров) и заверил старшину, что, как патриот, выделит средства на продолжение борьбы сразу же после выборов гетмана, проведению которых теперь, после решения ключевого вопроса современности, уже ничего не препятствовало. Началось выдвижение кандидатов, однако реальных претендентов, как водится, было двое — популярный среди казачества полковник Горленко и генеральный писарь Орлик.

О Дмитрии Горленко говорить особо нечего. Влиятельный полковник, свояк Мазепы по первой жене, боевой генерал, очень популярный среди казаков. Сознательный и активный враг москалей, правда, в 1708 году, почти сразу после ухода к шведам вернувшийся к Петру и получивший амнистию, но вслед за тем опять ушедший к Мазепе. Филипп же Орлик заслуживает более подробной характеристики. Сын обнищавшего чешского дворянина, погибшего на польской службе, и белорусской шляхтянки. Видимо, католик. Сирота из «потерянного поколения» конца 17 века. Гибель отца, даже не успевшего увидеть наследника, ввергнув семью в нищету, обеспечила, однако, сыну обучение «на казенный кошт» в виленском иезуитском коллегиуме, затем, как лучшему выпускнику, рекомендацию в Киево-Могилянскую академию, и, наконец, опять же как первому на курсе, по протекции великого Стефана Яворского, оценившего таланты и трудолюбие 22-летнего вундеркинда (обойдусь без подробностей, но, поверьте на слово, башка у парня на плечах была весьма и весьма незаурядная), распределение в гетманскую администрацию, на должность мелкую, но дающую хоть какой-то стабильный доход. Скромное жалованье пополнял, строча «панегирики» влиятельным лицам, благо поэтическим даром обижен не был. Короче говоря, один из тех искателей «счастья и чинов», что в те же времена потоком текли в Россию, на петровские хлеба, только волей судьбы оказавшийся южнее. Очень быстро был замечен Мазепой, имевшим чутье на талантливых людей, введен в «ближний круг», обвенчан с дочерью одного из приватных друзей гетмана, получил обширные имения и сделался генеральным писарем, фактически «тенью» Мазепы. Знал все и участвовал во всем, но, естественно, как новичок, да еще не нюхавший пороха «штафирка», не имел никакого авторитета в старшинских кругах, держась только на милости гетмана, который (как вспоминал позже сам Орлик) время от времени об этом напоминал. Очень показателен в этом смысле уже упоминавшийся эпизод в Борзне, когда Мазепа в бешенстве кричал старшинам