Гонконг - [107]

В Петербурге обсуждали, кому дарить шхуну «Хэда» – сиогуну или тенно. Государь принял мнение Путятина – подарить тенно! Законному императору. Путятин доказывал, что в Японии неизбежны перемены в государственном строе, свержение сиогуна и реставрация тенно во всех правах. Он еще со времен похода в Осака старался подсказать японцам, где только мог, словом и делом, что пора тенно признать единственным законным владыкой, а фамилию узурпаторов вежливо отстранить. Он и в беседах с американскими коммодорами тоже доказывал, но тем до этого дела нет пока.

Александр Колокольцов сам не свой. Что-то ему очень обидными показались ответы Уэкава. Предполагалось, что японцы помнят, что это он, Колокольцов, строил шхуну «Хэда», поэтому и назначен командиром.

Первый европейский корабль им спущен на воду в Японии! Он оставил все чертежи и все объяснял по приказанию Евфимия Васильевича. Он помог японцам заложить еще две таких же шхуны. Готовы ли они? Может быть, от Колокольцова, как от начала начал, пойдет новое японское судостроение? А ему нет квартиры в Гекусенди и другой не предлагают. А ведь мы знаем, что в Симоде много храмов и в каждом можно дать приют уважаемому гостю. Так бывало, когда сюда наезжали вельможи и дипломаты из Эдо во главе с Кавадзи.

Впрочем, для обиды и волнений Александра Колокольцова могут быть иные, более глубокие причины. Он улавливает перемену отношения, что-то предугадывает, чувства его обострены. Он когда шел сюда, то боялся всего этого. Ясно, он хотел бы в Хэду, под предлогом осмотра – как там продолжаются работы на начатой верфи? – посмотреть что-то иное, повидать ее! Узнать о ее судьбе. Как же она? Жив ли ребенок, его участь.

Но, видно, Уэкава-сама не в чести, не может пока помочь. Что-то произошло и с ним. Час от часу не легче. Был представителем бакуфу, то есть высшего правительства на постройке западного корабля. Это очень большая должность, туз первой величины. Пугало всех чиновников.

– Консулу из Америки будет сообщено, что прибыл посланник императора в ранге, гораздо более высоком, чем консул республики Штатов. Он сразу явится. Он большой ростом и толстый, но очень суетливый. И у него высокая грудь, как будто он ее все время выпячивает, чтобы все видели, какой он сильный. Это, конечно, американский богатырь!

– А самураи, – ответил Посьет, – выращивают для важности брюхо. Как и китайские мандарины?

– Хи-хи! – согласился Уэкава.

Сегодня он рассказывал, как ласково и почтительно проводил в позапрошлом году из Хэды последнюю партию в триста моряков во главе с Мусиным-Пушкиным. Лагерь сдавал и морское войско из Японии повел по улице Сибирцев. Населению Хэды и всем чиновникам жаль было прощаться. Даже сказали Сибирцеву: «Вы, пожалуйста, не думайте, что надоели нам и что мы очень рады, что вы уходите. Это совершенно не так».

Несколько раз Уэкава поминал сегодня Сибирцева.

А теперь Уэкава морской офицер в европеизированном мундире, который он сам при нас изобретал как образец для будущего японского флота, еще когда все мы жили в деревне Хэда. Уэкава явно не на высокой должности. А ведь шел вверх быстро.

Что-то, видно, произошло. Значит, Колокольцова не допустят в Хэду. Да, перемены чувствуются! На берегу в Симоде и то жилья не дают.

Как же быть? А все же хотелось узнать, что там. Из Японии доходили ужасные слухи. Не был никогда Колокольцов хитрецом, да нужда заставляет.

– Скажите, Уэкава-сан, а доится ли корова у Ябадоо? – спросил Колокольцов, выходя с японцем на палубу.

Уэкава мгновенно все сообразил. Для осведомления Кокоро-сан избрал идеальную форму. Ах так? Ясно!

– Знаете, доится! – уверенно отвечал Уэкава, и глаза его стали теплей и добрей. Он радовался: не неся ответственности, мог проявить человечность, которой не полагается по закону.

Уэкава прекрасно понимал, о чем речь. Если ребенок русский, то его и кормят по-русски, молоком. Но Ябадоо никогда в этом не признается, ведь был издан закон: убить всех детей, родившихся от иностранцев. Ябадоо этот закон обошел. Но уж теперь должен держаться крепко и не признаваться, что в семье Ябадоо у его дочери Сайо ребенок родился от Кокоро-сан, с которым она долго жила, все это знают, и Ябадоо ребенка очень любит и кормит молоком, но никогда не признается и никому не отдаст ребенка. Он уже все доказал и деревне, и правительству, и князю, что ребенок – чистокровный японец, и все верят, хотя все знают, что Ябадоо обманывает, но не верить нельзя, это бесчеловечно.

Японцы уехали.

Легок на помине!

На борт «Оливуцы» поднялся мистер Харрис, никто другой тут и не мог быть. Высок ростом, плотен, осанист, быстр, с одутловатым загорелым лицом, верно его Уэкава охарактеризовал, с приятными глазами. «Похож на питерского купца, одетого с иголочки под барина, – подумал Колокольцов. – Буржуа девяносто шестой пробы».

От американца попахивает виски. Прибыл на японской лодчонке, как на корыте, с полуголыми гребцами. Видно, от Управления приемов казенную лодку ему не дают; значит, теснят его господа японцы, это они умеют.

Посьет сказал, что вне себя от восторга.

Римский-Корсаков сказал, что очень рад.