Гонка планет - [39]

Они остановились. Генри оглянулся, но не увидел ничего, кроме бескрайнего снега.

— Мы преодолели полторы мили, капитан. Остановимся, чтобы чуть-чуть отдохнуть? — В голосе Бартоломью раздражение смешалось с равными частями агонии и терпеливости. Генри покачал головой: он сделал шаг, на мгновение закачался, затем снова вошел в ритм.

Он сделал глубокий вдох. Это была ошибка — огонь взвился вверх, чуть не удушил его, медленно вернулся назад, в уютную постель из раскаленных углей. Это было неплохо. Это согревало его. Но колено… Как долго может идти человек на сломанной ноге? Существовал только один способ найти ответ.

Потом он сидел, повернувшись спиной к метели, подперев больное колено. Боль стучала далекими глухими ударами, словно резиновый молоточек врача по деревянному протезу. Бартоломью что-то делал с его ногой. Капитан почувствовал острую боль от укола.

Красный снег рассекали черные тени высоких деревьев.

— Мы сделаем здесь привал, здесь можно хоть как-то укрыться, — сказал Бартоломью. Он поджаривал на крошечном костре покрытое чешуей причудливое существо с клювом и мясистым хвостом.

— Это какой-то родственник тех кроликоподобных животных, которых я застрелил еще возле портала. Я уверен, оно окажется съедобным. Жаль, что оно пахнет, как горящий бутадион.

Генри, не отрываясь, смотрел на маленькие голубоватые язычки пламени. Это был запоминающийся день. Он шел, падал, поднимался, шел…

— По-моему, готово, капитан, — Бартоломью снял тушу с вертела, отрезал кусок, передал его Генри. — Думаю, с охотой теперь все будет в порядке, этих ребят здесь будет полно. Я убил трех, хочу их заморозить про запас.

Умница. Продолжай заниматься пропитанием. Двадцать тысяч футов — это четыре мили, если напрямик. Учтем, что угол подъема в среднем составляет тридцать градусов… а в квадрате плюс в квадрате, назовем это девятимильным переходом к перевалу. Ну что ж, это, может быть, и получится. Все будет зависеть от глубины снега, ветра, незамеченных расщелин, лавин, снежной слепоты и маленьких неприступных скал, всего на несколько дюймов выше того, что может перепрыгнуть человек…

Лучше сказать ему, что надо сделать несколько кошек — из чего? И как ему сказать? Вытаптывать буквы на снегу?

Мясо было хорошим — немногим похожим не черепаху, только нежнее. Соли не было, не было сливочного масла, серебра, салфеток, тонкого стекла и фарфора, не было свечей и вина…

— Еще, капитан? Довольно вкусно, правда? Интересно, легко было бы разводить этих животных с целью продажи? Просто загадка, чем они живут. Здесь ничего нет, кроме скал и льда…

Бартоломью болтал и болтал. Генри слушал его вполуха, мысли его разбрелись в разные стороны. Старик Бартоломью, соблюдет ли он соглашение, если Лэрри все-таки вернется с заявкой на участок? Как плохо, что там нет Амоса, он бы отстаивал интересы Дульчии. Он так сильно хотел отправиться сюда. Бедный Амос. А может быть, ему в этом повезло. Его смерть не была легкой. Но несколько последних недель оставили Генри такие воспоминания, без которых можно было бы обойтись.

— Сейчас нам пора укладываться спать. У нас длинный день впереди.

Генри кивнул, сумел сдвинуться с места, проползти три фута к крошечной палатке. Бартоломью помог ему забраться внутрь. Господи, как она воняла! Но палатка ослабляла силу ветра и преграждала дорогу снегу. Капитан натянул свое меховое одеяло, улегся. ТАК ВОТ КАКОВ КОНЕЦ! ТЫ ОБЕДАЕШЬ И ЛОЖИШЬСЯ СПАТЬ… Генри закрыл глаза. ТАК ОНО И БЫЛО…

Пахло жженой резиной, и на мгновение Генри снова оказался в городе на маленькой окраинной планете, которая называлась Нортроян… Он стоял в тенистом дворе кабачка и смотрел, как рабочий наваривает новые покрышки на изношенные колеса маленького, двухместного красного автомобиля, на котором он и Дульчия приехали из порта…

— Капитан, завтрак почти готов, — силуэт Бартоломью проступал на фоне бледного света, проникавшего через прорезь в палатке. Холод вцепился в нос Генри, как щипцы. Он шевельнулся, острая боль пронзила каждую мышцу.

ДОКТОР ПРОПИСЫВАЕТ ПАЦИЕНТУ ДЛИТЕЛЬНЫЕ, УКРЕПЛЯЮЩИЕ ПРОГУЛКИ ПЕШКОМ, НА ОТКРЫТОМ ВОЗДУХЕ; БЛАГОДАРЯ ИМ ОН ПОЙМЕТ, КАК ЧУВСТВУЕТ СЕБЯ МУМИЯ, КОТОРУЮ РАЗВЕРНУЛИ В МОРОЗИЛЬНОЙ КАМЕРЕ.

Он лежал, прислушиваясь к ударам своего сердца, своему хриплому дыханию. Итак, все еще жив. Генри сделал пробное движение ногой. Свежая, отчетливая боль взметнулась вверх. О да, он действительно жив. Это шло вразрез с программой. Когда человек почти мертвый и у него больше полузалеченных ран, чем в среднем бывает из-за несчастных случаев за год по городу, недоедающий и плохо одетый, проводит целый день, перенапрягаясь при минусовой температуре, а затем ложится в снег спать, предполагается, что он, по крайней мере, замерзнет.

А вместо этого он жив, проснулся, и по-прежнему мертвым грузом висит на шее Бартоломью, тогда как время, которого едва достаточно для того, чтобы здоровый человек успел пройти такой путь, иссякает.

Генри сделал глубокий вдох, грудь послушно откликнулась острой мучительной болью. Он подсунул под себя руки, сел. На мгновение голова пошла кругом; огонь в груди вспыхнул с новой силой. Капитан покатился, выбрался из палатки, и сразу же ледяные пальцы порывистого утреннего ветра вцепились в него. Еда пахла получше; он начал привыкать к зловонному запаху. Помогало то, что Генри знал, какова она на вкус; как в случае с сыром. Капитан набрал полный рот снега, подождал пока он растает, стечет по горлу вниз. Бартоломью протянул ему кусок мяса. Генри впился в него зубами. Мясо было подгоревшим и застывшим внутри. Он жадно съел его.