Гонец из прошлого - [116]

- А ваше поведение в госпитале врачи, медсестры и раненые не находили странным? - задал вопрос я. - Ведь за годы вашего плена в стране многое изменилось?

- Нет, такого не было. Понимаете, лишь только объявили о победе, все как-то в одно мгновение забыли о войне. В палатах были разговоры только о будущей счастливой жизни, строились различные планы. А кроме того, было много раненых и контуженных, которые, если не все, то многое из своей жизни забыли: не у всех психика смогла выдержать ужасы этой войны.

За время пребывания в госпитале мы до дыр зачитывали все подшивки газет и журналов, поэтому ориентировались в том, что происходило в стране за то время, когда мы были в концлагере. После госпиталя нам предоставили отпуск.

Мы с большой опаской и с не меньшим волнением ехали домой. На Украине наш эшелон пустили под откос недобитые бандеровские банды. Много солдат и офицеров погибло. В нашей группе тоже погиб один человек: он выскочил из опрокинувшегося вагона и попал под пулеметную очередь бандитов.

Потом всех, кто ехал в этом поезде, демобилизовали, в том числе и нас. Но домой мы не поехали - страх перед НКВД и "Смершем" крепко сидел в наших душах. Мы приехали в эту республику, поступили в университет, а затем работали по своим специальностям.

Жили тихо-мирно, пока не произошло это несчастье с развалом государства. Теперь мы никому не нужны.

- А со своими друзьями на Красной площади, как договаривались, встречались? - поинтересовался я.

- Мы приезжали в Москву каждые пять лет в день нашего освобождения, но, к сожалению, за все послевоенное время так никого и не встретили.

- А о том человеке, которого вы считаете нашим разведчиком, тоже ничего не узнали?

- Нет, не узнали. Ни в каких архивах нет сведений о награждении морских офицеров этим ножом. Однако в одном архиве Калининградской области нам показали документ, в котором говорится, что такая-то "партия ножей Североафриканского корпуса фельдмаршала Роммеля была передана в 1944 году в интендантское управление подводных сил Рейха". В приложении было указано около трехсот номеров таких ножей первой и второй степени. О награждениях в этом архиве ничего нет.

- А в Одессу вы ездили?

- Да, ездили, но только через пять лет. Когда один из нас смог туда выбраться, было уже поздно: никакого человека с попугаем он не нашел. Хотя один еврей-сапожник, работавший на пристани у Морского вокзала, рассказывал, что после окончания войны там в течение двух лет появлялся мужчина лет тридцати и веселил детвору и взрослых тем, что показывал своего говорящего попугая, который, по его словам, достался ему в качестве трофея и поначалу говорил только на немецком языке. Впоследствии хозяин выучил его русскому языку. Старик хорошо помнил того человека, поскольку в то время это было почти единственным развлечением в разрушенном городе.

- Если вы считаете его нашим разведчиком, то почему он не попросил вас обратиться напрямую в органы разведки? - спросил я.

- Мы тоже, уже спустя десятки лет, думали над этим вопросом, читали много мемуарной литературы, копались в архивах и пришли к следующему выводу. Во-первых, как это не раз случалось во время войны, он как советский разведчик мог потерять связь со своими руководителями, а этот факт в Москве расценивался однозначно - разведчик переметнулся на сторону противника и стал предателем. Если бы он объявился снова, ему бы вряд ли поверили, в лучшем случае присудили лет десять-двадцать лагерей, как поступили с Шандором Радо, одним из самых отважных советских разведчиков.

Во-вторых, этот человек был хорошо осведомлен о ситуации в стране с "врагами и предателями народа", и если бы мы появились с посланием от него в органах государственной безопасности, то нас, а заодно и его, посчитали бы немецкими, американскими и английскими шпионами. От этого было бы хуже всем: и ему, и нам, и делу, которому он служил во время войны и, может быть, и после её окончания.

И, наконец, в-третьих, человек с попугаем был его товарищем по разведывательной работе, и условия подобной встречи они оговорили заранее. По-видимому, наши слова должны были послужить весточкой о том, что наш немец жив, а где его искать и как с ним связаться, он знал сам.

Конечно, это всего лишь наши предположения, но нам они кажутся небезосновательными.

- А почему бы, - преложил я Овчинникову, - вам не встретиться с нашим военным атташе или его помощником по этому вопросу? Вы вместе могли бы сделать запрос в соответствующие органы, службы или архивы и как-то прояснить судьбу вашего немца?

- Но ведь прошло столько времени! Объединилась Германия и распался Советский Союз! Часть архивов "приватизировали" суверенные республики! сказал он.

- Но попробовать-то можно?

- Можно, конечно, можно, даже нужно! Только я переговорю со своими товарищами. Раз это наша общая тайна, то и решать мы должны сообща. Вы уж извините!

- Только вам нужно будет поторопиться, - предупредил я Овчинникова. Дней через десять военный атташе уезжает домой. Он хороший человек и всегда готов оказать посильную помощь.

- А новый атташе? - спросил старик.