Гонец - [30]

— О, суд аллаха! Ты жива, дочка? Не отставай! Я посмотрю, чтобы кто-нибудь не слетел с коня и не остался под пламенем. — Он повернул своего коня в сторону, исчез. Через мгновение Сания сквозь треск леса, шум птичьих крыльев, рев верблюдов ясно и четко услышала хриплый, ожесточенный и испуганный крик отца.

— Э-эй, скачите сюда! Кто ближе?! О, суд аллаха! За что такое наказание — и огонь и джунгары!

Сания придержала коня. Верблюд, которого она охраняла, понесся вперед изо всех сил, подгоняемый страхом. Своей огромной тушей тараня густые заросли, он уходил вперед, мчался к воде, понимая опасность. За ним уже невозможно было угнаться. Лишь бы вьюки не слетели.

Завертелся конь, не подчиняясь удилам. Сания крепче сжала поводья и хлестнула скакуна, направляя его туда, откуда донесся голос отца. Выскочила на небольшую полянку. Не отпуская конец длинного чембура и проклиная своего коня, то и дело норовившего вырваться из рук и умчаться прочь, Оракбай наклонился над чьим-то телом.

— Помоги, дочка, надо положить его на коня и похоронить подальше от огня. Джунгары посылают вслед за нами не только огонь, но и стрелы. — Оракбай пучком травы вытер окровавленную стрелу и вложил в свой колчан. Спина лежащего перед ним воина была вся залита кровью.

— Это провидец Накжан, которого мы вчера привели в наш стан. Он хотел рассказать нашим батырам о джунгарах…

Сания в страхе взглянула на приближающееся пламя. Ее на мгновение охватил ужас, похолодело тело от мысли, что такая стрела может вылететь из-за любого куста и вонзиться в нее. Но окрик отца заставил ее слезть с коня. Она помогла взвалить тело Накжана в седло отца.

— Кто его убил? — на полянке внезапно появился Томан. — Кто его убил?! — он был бледен от гнева.

— О, суд аллаха! Мы за него в ответе. Вот стрела, сразившая его, — Оракбай передал стрелу Томану.

— Кто бы ни был владельцем этой стрелы, я найду его. Ты будешь отмщен, брат мой! — Томан со слезами на глазах нагнулся к телу Накжана.

Они вдвоем — Оракбай и Томан — вскачь повезли мертвого Накжана вслед за караваном. Сания мчалась за ними, с ужасом ощущая, как приближается огонь и содрогаясь от мысли, что ее тоже может настигнуть вражеская стрела.

…Казалось, горят не только тугаи, горит вся земля, пылают иссушенные жарой барханы, и беглецам уже не будет спасенья от этого всепожирающего пламени, дымом которого окутано утреннее небо.

Прошел час, два, а быть может, и все три часа с тех пор, как люди покинули свой стан и вместе с испуганными зверями и птицами пробивались к воде. А желанного берега все не было. Выбирались из одного тугая и тут же попадали в другой, заросли камыша то редели, то вновь плотной стеной преграждали дорогу.

Сквозь густую завесу дыма показалось утреннее солнце. Необычное, кроваво-красное, как при закате, огромное, стремящееся пробить свои лучи сквозь черную дымовую завесу, но пока что плывущее как огромный, раскаленный щит за этой черной завесой. Но вот сквозь разорвавшуюся пелену дыма прорвались его лучи, и в этот же миг люди увидели широкую, почти в несколько верст, длинную до бесконечности песчаную полосу, отделявшую воды Алтынколя от зарослей диких тугаев.

…Люди спаслись от огня и, хотя многие потеряли свой последний скарб, хотя с новой силой заныли прежние раны, хотя исчезли последние запасы муки и в клочья изорвалась одежда, измотались кони и верблюды, но не это было главным. Главное было то, что все остались живы — кроме Накжана. Да еще потерялся бродяга старец Табан. Куда он исчез? Погиб в огне или растерзан зверем? Никто не видел его. Никто ничего не знал о нем.

— Где тот старец, которого ты привел с собой? — спросил Манай у Каражала.

— Этот странный скиталец не боялся смерти. Он часто говорил, что смерть от огня священна, говорил, что люди его племени часто кончают жизнь самосожжением… — ответил Каражал.

Люди двинулись по берегу великого Алтынколя на северо-восток по ровному пустынному песчаному берегу, на котором оставили свои следы звери и птицы, вырвавшиеся из объятий огня и умчавшиеся, улетевшие в поисках спокойного клочка земли.

Манай спешил. Он чувствовал, что ослаб, что теряет последние силы. Его мучила тоска по сыну, он считал себя виновником гибели своего верного друга Сеита. И еще он чувствовал, понимал, что тугаи не могли загореться сами собой, что в Накжана не мог стрелять кто-то из джунгар — их пока нет в этих краях. Значит, стрелял кто-то из тех, что идут вместе с ним, кто-то из каравана. Но кто? Зачем? Куда девался этот странный бродяга Табан и почему не ищет и не искал его Каражал? Ох, загадки… Загадки и тайны жестокой жизни. Манай уже не властен над этими людьми, что идут вместе с ним. Чья-то невидимая рука управляет ими теперь, управляет и самим Манаем… Но пока некогда искать разгадки всех тайн.

Люди покинули обжитое место. А здесь, на этих песчаных берегах, нет ни одного ручейка. Вода в озере соленая. К тому же вновь началась жара. До захода солнца, самое крайнее — до завтрашнего утра — нужно найти пресную воду. Иначе не стоило и спасаться от огня. Нужно идти и идти вперед. Там, впереди, должна быть пресная вода, должно быть маленькое, голубое, прохладное озеро. Манай не раз слышал о нем. Старики — его сверстники и люди постарше — говорили, что Алтынколь — это мать маленького прохладного озера, со дна которого бьют родники, и потому это озерко называется Балапанколем