Гонец - [10]
Взгляд Малайсары был устремлен в огонь. Стало тихо. Лишь треск костра да клокотание кипящего котла отдавалось в ушах. В глазах батыра блуждал отсвет пламени. Лицо его казалось воспаленным.
…Кенже так и остался лежать в углу, не смея шелохнуться. Не удар верзилы, а речь Малайсары сразила его. Он впервые слышал слова, с такой болью отдавшиеся в его сердце. Он глядел на Малайсары, как завороженный. И в эту минуту он был готов исполнить любую волю батыра. Он как будто очнулся от сна, только сейчас вырвался из окутавшей его темноты. Он готов был сейчас идти за Малайсары хоть в пекло ада. Только бы не возвращаться назад. Не покидать этих людей.
Сеит преклонил колени перед Малайсары.
— Прости, батыр, старика. Не признал. Не понял. Мы шли к тебе. Не гони нас. Вели остаться. Твоя правда. Лучше умереть в бою, чем выть у дороги…
— Если верны твои слова, то пусть последний сын Маная разделит чашу кумыса со своим сверстником. Ты согласен, Кетик? — обратился Малайсары к жигиту, который только что сцепился с Кенже.
— Согласен, батыр!
— Я готов разделить чашу! — встал с места Кенже.
— Жигит перед боем не должен хранить обиду на друга, — сказал Малайсары.
Мерген подал свой торсук Сеиту. Наполнив чашу, Сеит протянул ее Кетику. Отпив глоток, Кетик подошел к Кенже.
— Утоли свою жажду, брат. Видать, устал с дороги.
— Спасибо, брат! — Кенже выпил до дна.
Сеит вновь наполнил чашу и подал Малайсары, но тот не принял чашу.
— Выпей сам, ты гость. Не храни зла, не осуждай за столь суровый прием… Безвременье сейчас на нашей земле, и потому не всегда соблюдаем обычай.
Откинув кошму, прикрывавшую вход, и разомкнув копья, стража пропустила человека в темной накидке.
— Тучи давно рассеялись. Засветилась Шолпан[18], — сказал пришедший, отбрасывая в сторону мокрую накидку, но, увидев Сеита и Кенже, умолк на минуту. — О, гости у нас. А у меня вести. — Он посмотрел на Малайсары. Кенже загляделся на него. Высок. Чернобров. Острый взгляд, орлиный нос. Красавец-жигит. Лет тридцать ему, наверное.
Кенже заметил, что Малайсары смотрит на вошедшего с непривычной для него нежностью.
— Говори, Кенес.
— Камни слепы, но имеют уши, — ответил Кенес и недружелюбно взглянул на Кенже.
— Говори, он наш брат, — спокойно сказал Малайсары.
— Ухо цело и глаза остры, — ответил Кенес. — Слава аллаху, до нас доносится каждый шепот Галдан Церена. Сына Цевена. Сына Цевена Рабдана, не раз пытавшегося дойти до Сайрама, но изгнанного из наших земель батырами найманов и аргынов под водительством славного Тауке-хана. Рабы у Галдан Церена цини, уруты и кубуты[19], среди них есть и казахи — кереи и дулаты. Сердца троих из них объяты гневом, они клянутся в верности тебе…
— А где их тысячник? — перебил его Малайсары.
— Его шатер всегда впереди шатра Галдана Церена. Иногда, если предстоит битва, тысячник с конницей уходит далеко вперед и после боя посылает Галдан Церену красивых пленниц.
— А что говорят те трое?
— Говорят, что с ними будет еще тридцать. Готовы биться в шатре Галдан Церена и тысячника. А если их пошлют против нас во время битвы, то готовы мстить и умереть вместе с нами.
— Нет! — отрезал Малайсары. — Пусть лбами бьют землю у ног Галдан Церена. Не нам, а другим, что выйдут после нас навстречу джунгарам, нужны их уши и глаза. Пусть потерпят и пусть, если надо, бьют нас, как и все джунгары. Но наши стрелы пройдут мимо них, наши сабли не нанесут им ран. Пусть их взгляд не замутнится и острым останется слух.
— Не донесет ли ветер наш запах до джунгар? — вдруг спросил Малайсары.
— Ветер тих. Их сон спокоен. Дождь подмочил их порох. Кереи обвиняют в этом урутов, что стояли на страже у зенбриков[20]. Завтра в полдень джунгары будут здесь. Галдан Церен торопит войско. Спешит в Сайрам на той победителей. Говорят, что лобные тысячники джунгар, что прошли здесь месяц назад, уже перевалили Каратау, проникли в долину Таласа, осадили Сайрам.
Кенес замолк и принял чашу кумыса из рук Мергена.
— Отведите гостей в юрты. Накормите. Верните коней и оружие, устройте на отдых, — приказал Малайсары верзиле. Тот молча кивнул Сеиту и Кенже, указывая на выход.
— Меня зовут Атай, — пробурчал великан. — Осторожно, аксакал, здесь острые камни, можно легко сломать себе шею, — говорил он, обращаясь к Сеиту.
Петляя между выступами скал, они пробрались вверх на большое плато, где стояло несколько юрт. Дождь прекратился. Тучи, разорванные в мелкие клочья, очищая просветленное небо, уходили на запад. Неожиданно из-под уплывающей тучки замигала утренняя звезда Шолпан. Близилось утро. Слышалось фырканье коней.
— Ваши кони еще на привязи. Были слишком усталы и потны. Отдыхают. Скоро их пустят пастись в табун. Охрана есть, — сказал Атай, махнув рукой на юрты.
— Надо сперва самим обсушить одежду и отдохнуть, а о скакунах потом поговорим. Может, мы их не возьмем в обратную дорогу, а заменим на других, чтобы быстрее весть о победе донести до аула.
