Гончая. Гончая против Гончей - [114]
— Перед врачом и следователем, — говорю тихо, — человек не должен ничего стыдиться, даже самого себя!
Панайотов осушает стакан и ставит его на стол. Лицо его бело, как мел, голос ровный и без выражения, он уже надел очки и теперь смотрит в окно. Слушая его, я испытываю ощущение, что он читает по стеклу. Меня не покидает чувство внутренней опустошенности, я сажусь на свой стул, с трудом подавляя беспокойство — мне кажется, что кто-то за нами следит, подслушивает нас, и вопреки всякой логике выключаю магнитофон.
— Отца я не помню, — начинает тихо Панайотов, — он умер, когда мне было три года. Мать была портнихой, шила для дам с улицы «Клокотница» и из Женского базара. У нее оставались кусочки ситца и все у нас в доме было одето в ситец — своего рода миниатюрный садик из неподвижных цветов, была у нас и канарейка желтого цвета — представляете, какая царила вокруг пестрота? До шести лет мать одевала меня девочкой, я носил платьица и короткие носочки; думаю, она таким странным образом преодолевала стыдливость своих клиенток: хотела, чтоб я все время был возле нее, а примерки делались тут же, так как жили мы в одной комнате с небольшим коридором. Женщины без стеснения раздевались передо мной, помню рубенсовские телеса нашей бакалейшицы, скрип старых корсетов, розовые дамские панталоны, запах пота и одеколона, вызывающий какое-то особое томление, действовавшее на меня угнетающе. Меня отвращала женская плоть — это был загадочный мир, но такой пошлый по сравнению со сказками, которые мать рассказывала мне среди ярких лоскутков ситца.
Когда мне исполнилось семь лет, она сшила мне настоящую мальчиковую одежду, и мир вокруг меня сразу переменился. Первого сентября с букетом цветов из нашего палисадника я пошел в школу. Проводив меня, мать поцеловала меня и сказала: «Я за тобой приду, хотя ты уже мужчина!» Я ждал ее у школы дотемна, день был холодный и ветреный, и я продрог до костей. Тогда я пошел домой сам, наружная дверь была незаперта, я нашел мать лежащей в одежде на кровати, она улыбнулась мне с цветастой подушки, попыталась погладить меня по голове, но не смогла — закрыла глаза и унеслась куда-то навсегда.
Ее брат, мой дядя, был добрым человеком, он взял меня к себе. У него было четверо детей, я был пятым и явно лишним. Я спал в одной кровати с его старшей дочерью, а она уже была почти девушкой, я старался есть поменьше, но все равно передо мной всегда ставили тарелку. Три пары брюк, сшитые мне матерью, стали мне малы, рубашки разорвались. Дядя был железнодорожником, и у них всегда пахло поездной гарью… я просто кожей ощущал, что мне надо от них уехать.
Помню, было рождество, на обед запекли карпа с орехами, мне положили самый большой кусок, потом пили компот из сушеных фруктов. В доме у дяди всегда было шумно, а сейчас почему-то все виновато молчали. Потом дядя подарил мне кожаный чемоданчик — я берегу его и по сей день, тетя положила в него мою одежду, но, к сожалению, я не мог сунуть туда клетку с канарейкой. Мы с дядей вышли на улицу, он купил мне баранку. Шел голубоватый снег, засыпая все вокруг, дул сильный ветер и я дрожал в своем тонком пальтишке. Я спросил дядю долго ли нам идти, и тогда он заплакал. Мне еще не приходилось видеть, как плачут взрослые мужчины, я не знал, как его утешить, и крепко обнял. Он сказал, что мы идем в квартальный приют для сирот, что он не будет меня навещать, а то сердце у него разорвется от муки, попросил, чтобы и я к ним не приходил, а то сердце у него лопнет от жалости: «Если я тебя еще увижу, отправлюсь на тот свет, как твои мать и отец!» Он передал меня с рук на руки толстой тетке с бородавкой — по ситцевому платью я тут же узнал ее, его шила ей моя мать, тогда ситцевые платья носили и зимой. «Значит, мы никогда больше не увидимся?» — спросил я дядю, повернувшегося, чтоб уйти. «Никогда!» — ответил он через плечо и побежал бегом… теперь-то я понимаю, что он плакал от стыда.
В возрасте восьми лет я понял, что должен стать каменным, что если хочу уцелеть, надо научиться ничего не чувствовать. И я научился этому, привык ничего не ощущать, кроме неуверенности и постоянного скользкого страха. Спустя месяц наш сиротский приют посетила сестра царя Бориса княгиня Евдокия. Ее портрет висел в общей спальне, в столовой и в вестибюле, и я начал воспринимать ее как свою мать. Под ее кротким взглядом мы дрались и мирились, ели, раздевались, учили уроки и ругательства. Она была всегда и везде и словно бдела надо мной. К ее прибытию мы вымыли полы, сменили постельное белье, побрызгав его лавандой, повесили гирлянды. Она показалась нам облаком благоуханного дыма. Приблизившись ко мне, она царственным жестом погладила меня по голове и спросила: «Чего ты хочешь, мой мальчик?» Я тупо молчал — представляете, я испытывал отчужденность даже по отношению и своей матери! Воспитательница грубо толкнула меня в спину, и тогда, подхлестнутый болью, я ответил: «Хочу побыстрее стать стариком!»
Я не завел себе друзей, никого не полюбил и не возненавидел; я утратил ощущение прошлого и будущего, жил сегодняшним днем, ни на что не надеялся и ничего не ждал, лишь чтобы этот день сменился другим, солнце закатилось, а потом взошло. Наверное, поэтому от сиротского приюта мне помнятся лишь определенные запахи и железный порядок, который вошел мне в плоть и кровь. В зависимости от времени года и от часа дня пахло то кислой капустой из заплесневелых кадушек, то протухшей брынзой, то подгоревшим луком, то летней пылью, то мокрым деревом и несвежим бельем, то мочой и сиренью и всегда — скрытым насилием и несправедливым учительским гневом. Дорогим для меня воспоминанием останется запах деревенского мыла, которое каждую осень варила бабка в соседнем дворе… Такова история моего детства, сотканная из печальных запахов, постоянного упрека в том, что я живу благодаря чьим-то подаяниям, бесчувственности и нескончаемого липкого страха!
В предлагаемый сборник вошли произведения, изданные в Болгарии между 1968 и 1973 годами: повести — «Эскадрон» (С. Дичев), «Вечерний разговор с дождем» (И. Давидков), «Гибель» (Н. Антонов), «Границы любви» (И. Остриков), «Открой, это я…» (Л. Михайлова), «Процесс» (В. Зарев).
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.
В середине XIX века на грязных улицах Нью-Йорка, изрядную часть которого составляли трущобы, шла постоянная война – местных жителей против ирландских иммигрантов, протестантов против католиков, бандитов и воров против всех остальных. Как раз в это сложное время мэр города принял решение о создании полиции Нью-Йорка – из числа крепких и решительных мужчин разных национальностей и вероисповеданий, готовых любой ценой охранять закон. Одним из них стал Тимоти Уайлд, бывший бармен, прекрасно знающий местный уголовный мир и его правила.
На оперативной работе не соскучишься, это майор Вершинин знает точно. Похищение маленькой девочки или двойное убийство бизнесменов — настойчивый и внимательный оперативник раскроет любое преступление. Однако подозрительный несчастный случай с талантливым гитаристом начинающей рок-группы ставит Вершинина в тупик. Похоже, музыкант настроил против себя всех знакомых — значит, к гибели парня причастен кто-то из них. А может быть, это сговор? Однако вскоре и других участников группы начинают преследовать несчастья: дорожные аварии, удар током… Кто же задался целью уничтожить группу?
Во все времена среди тысяч обычных людей едва ли можно было отыскать хотя бы одного человека, обладающего паранормальными способностями. Но в конце двадцатого века, в годы перестройки, вдруг обнаружилось, что на свет все чаще стали появляться дети, от рождения наделенные сверхъестественными, поистине магическими силами. Ученые назвали этих чудо-детей «дети индиго».Герой романа «Проклятие Клеопатры» капитан УГРО Глеб Панов приезжает в поместье миллиардера Никандрова с надеждой, распутав обстоятельства таинственного похищения его пасынка, получить щедрый гонорар от благодарного отчима.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Значительное сокращение тяжких и особо опасных преступлений в социалистическом обществе выдвигает актуальную задачу дальнейшего предотвращения малейших нарушений социалистической законности, всемерного улучшения дела воспитания активных и сознательных граждан. Этим определяется структура и содержание очередного сборника о делах казахстанской милиции.Профилактика, распространение правовых знаний, практика работы органов внутренних дел, тема личной ответственности перед обществом, забота о воспитании молодежи, вера в человеческие силы и возможность порвать с преступным прошлым — таковы темы основных разделов сборника.
У писателя Дзюго Куроивы в самом названии книги как бы отражается состояние созерцателя. Немота в «Безмолвных женщинах» вызывает не только сочувствие, но как бы ставит героинь в особый ряд. Хотя эти женщины занимаются проституцией, преступают закон, тем не менее, отношение писателя к ним — положительное, наполненное нежным чувством, как к существам самой природы. Образ цветов и моря завершают картину. Молчаливость Востока всегда почиталась как особая добродетель. Даже у нас пословица "Слово — серебро, молчание — золото" осталось в памяти народа, хотя и несколько с другим знаком.