Гончаров попадает в притон - [47]

– Вырубаем свет. Здорово, кентяра! – подойдя вплотную, растормошил его Ухов.

– А-а-а, па-а-ацаны, ништяк, давай раскумаримся, все путем. Телки есть, ханка есть, ништяк, пацаны.

– Что с ним делать? – спросил я.

– Сейчас вколю ему обезболивающее, часов на шесть он труп. Че, пацан, травкой балуешься? Давай я тебе еще вкачу. Посвети, Иваныч.

– Давай, братан! – Наркоман доверчиво протянул худую исколотую руку. Перехватив плечо, Макс точненько всадил ему иглу маленького пластмассового шприца.

– Ништяк, пацан?

– Кайф.

– Где Жора?

– Кайфует.

– Один?

– Ништяк, с телками. Я отпадаю.

– Как дверь открыть?

– Я покажу.

– Все, Иваныч, толку с него больше не будет. Попробуем сами.

Сквозь плотно закрытые створы ворот сочился довольно яркий свет. Ничего похожего на замочную скважину не наблюдалось. Значит, просто закрывались изнутри на засов. Мы спрятали ненужные теперь фонари. Я попытался потянуть дверь на себя. Неохотно, со скрипом, она подалась. В пещере слышался неясный гул и мелькали тени. Переглянувшись с Максом, мы поняли друг друга. С пронзительным ослиным ором, размахивая двумя парами пистолетов, мы ворвались в пещеру.

– Стоять, ни с места! Стреляем на поражение!

– Шаг влево, шаг вправо, – добавил я и рассмеялся.

Господи, что за жуткое зрелище нам открылось. Кому мы грозили? В кого хотели стрелять? Десяток уже убитых наркотиком девчонок мутными, хаотичными тенями бродили по пещере, тыкаясь о неровный дощатый пол. Что-то бормотали, обращаясь не то к подругам, не то к призракам, рожденным их больным воображением. Трое парнишек такого же возраста варили в большом котле свое адское зелье. Еще человек шесть лежали на огромном общем топчане, бессмысленно таращась в потолок. В белой известковой пещере по-настоящему жила только Смерть. И на нее работали и молились эти дети, совершенно уже потерявшие рассудок. Они, вероятно, уже ничего не ели, хотя на грубо сколоченном столе лежали вареная картошка, хлеб и соленые огурцы. Две девчонки – кошмар! – были беременны. Скелеты, обтянутые кожей, с огромными животами. Передвигались они с трудом, для равновесия откинув назад спины. Одетые, голые, полуголые, но одинаково обреченные, все они были жертвами подонка Жоры. Я повернулся к Ухову, и это было тоже страшно. Сорокалетний мужик, прошедший Афган, побывавший в Чечне, плакал.

– Спокойно, Макс, займемся делом. Девочка, – обратился я к одной из обитательниц пещеры, – а где дядя Жора?

– Дядя Жора? Хи-хи, поцелуй меня, хи-хи, тогда скажу, хи-хи.

Нагнувшись, я поцеловал ее в лоб, она хитро посмотрела на меня и взяла за руку.

– А ты больше ничего от меня не хочешь, а? Я сексуальна, хи-хи.

– Потом, детка. Покажи, где дядя Жора.

– Дядя Жора? О, дядя Жора, мужчина моей мечты.

– Где же он?

– Дядя Жора, он та-а-ам, – указала она худым, как прутик, пальчиком на левую металлическую дверь.

– Что будем делать, Ухов? Взрывать опасно, весь этот ад может накрыть.

– Может, это и к лучшему? Скажу потом себе, приснилось, – и все.

– Что с тобой, Ухов? Там два человека, которых нам необходимо спасти. Из-за чего мы карабкались черт знает куда, рискуя жизнями.

– В том-то и дело. Из-за чего? Из-за чего Афганистан? Из-за чего Чечня, – сорвался, бесновато вращая белками глаз, Ухов. – Из-за чего или кого эти обреченные ребятишки?

– Успокойся, Макс, что-то еще можно исправить.

– Жизнь – не часы, ее не исправишь. Пойдем!

Дверь была бронирована примерно десятимиллиметровым металлом. Ее можно было только взорвать, рискуя обрушить кровлю и заживо похоронить несчастных. Ни звука не было слышно изнутри, но звериным чутьем я знал: Жора там.

– Ладно, Иваныч, работаем. Иди на их катер. Там наверняка сидит дежурный, который в случае опасности дает сигнал. Первым делом убери его, только тихо. А потом эвакуируй детей. Я пока поколдую над дверью, сдается мне, что она двойная с тремя ригелями, верх, низ и боковой. Работаем.

Чертовски это неприятная штука – на фоне белой стены спускаться в черноту, неизвестно куда. Сам ты просматриваешься великолепно. Поэтому маскироваться я не стал, наоборот, врубив фонарь, пошел в открытую, насвистывая бравую песню тореадора. Катер я заметил, когда до него осталось метров десять. Почти сразу же на нем зажегся прожектор.

– Выруби, дурак! – крикнул я, кое-как прячась в кустах.

Прожектор погас, и виноватый голос спросил:

– Это вы, дядя Жанны?

– Нет, тетя Жопы, давай трап.

– Сейчас. Что-то случилось?

С чернеющего борта упал трап.

– Парень с девкой, – сообщил я, забираясь на корму.

– Осторожнее, здесь перекладина, давайте руку.

Руку я ему подал и даже позволил ему помочь миновать эту самую перекладину, а потом резко, с хрустом и со вкусом выломал плечевой сустав. Он даже не понял, в чем дело, только слабо пискнул и потерял сознание. Ничего подходящего под рукой не оказалось, и я забил его звуковое устройство грязной брезентовой рукавицей. Осмотрев катер, я пришел к выводу, что парень на борту один.

Вдоль открытой задней палубы на всю длину проходила скамья, а под ней металлический ящик со всевозможным хламом. Именно туда я и погрузил невнимательного дозорного. В накладные ушки продел и закрутил болт.