Голубые пески - [18]

— Фиеза!..

— Бей, говорю, бей!..

Кофта злобно пошла буграми. Губы мокрее глаз. А зрачок вот-вот выпадет… И голос уже в кухне:

— Пермяки проклятые, душегубы уральские!..

Кирилл Михеич сердито посмотрел на Сергевну, подбиравшую кинутое, и прогнал:

— Не трожь!..

Устало поднимался на крыльцо Саженовых, увидал сбоку на доске кирпич, придерживающий сушившуюся тряпку, подумал:

«Леса на стройке разворуют»…

Во всю залу по-киргизски разостланы кошмы. Ни стульев, ни столов; у дверей забыли, надо думать, сундук. Офицеры, братья, бритоголовые лежат на кошме, а позади их у стены Варвара. Потому, должно быть, что увидал ее лежащую, — ноги заметил жиденькие и с широкой птичьей ступней.

Сидел Кирилл Михеич на сундуке, еле доставая каблуком до пола, и говорил неодобрительно:

— Напрасно, господа, азиатам подражаете. Архитектор, вон, в англичанина метит, все-таки… У англичанки-то, сказывают пароходов больше мильена. На сто человек пароход.

Старший брат-офицер, сухоликий, в мать, сказал:

— Европе конец, сосед. Европа, не привыкшая к крови, не выдержит и рассыпится… Ты в Петербурге не был?

И, не дожидая ответа, для себя больше, а может для сестры, сказал:

— Петербург в брюхо уходит, обомлел от крови. Распадется, на камне камня не будет, пока не придут туда люди, привыкшие веками к железу и крови. Зажмут, как тряпицу, это грязное и ленивое племя, обмакнут в керосин и подожгут Европу. Азиат это сделает. Будет Европе, узнала много, больше не надо ей!..

— Большевики, что ль? — спросила Варвара и еще добавила что-то не по-русски.

— Никаких большевиков нет. Это солдаты домой хотят… Вот и все большевики.

Кирилл Михеич, упираясь ладонью в теплую жесть сундука, склонил немного плечи, спросил:

— Знаю вас не первой день… имя, отчество каки будут?

— Яков… Илья Викторовичи…

— Тамерланом, так хочу понять, думаете… Таких ноне много. Кажыный человек свою страсть иметь обязан.

Старший брат Илья поджал ноги и, качая тибетейкой, закричал в бас, об'емисто:

— Никаких страстей у этого грязного, неповоротливого племени, никаких страстей!.. У татар научились жрать много, да и только брюхо набивать. Мужик каждый день, хоть у него и сто тысяч капитала, — щи да каша. Чем богаче, тем жирнее щи да каша. А кроме щей?.. Блины, оладьи — все татарское, все. Пельмени у китайцев научились… Дети такие же растут коротконогие и тупые звери! И все мы этим больны, и все за это расплату понесем от раба, поднявшегося и мстящего за побои, которые мы ему наносили… мало! Держать его с петлей на шее и вести, пока не приведешь, пока не нарастишь мускулы и лоб не сделаешь в палец. А не удастся — зарезать, утопить, но не сметь пускать на волю… Живьем нас будут закапывать в землю, ноздри грязью забьют, — тогда поймем…

Яков легонько рассмеялся. Варвара, бороздя кончиком ботинка кошму, спросила:

— Почему, Кирилл Михеич, не нравятся вам киргизы? Они на лошадях хорошо ездят. Яков, я хочу на лошади кататься.

— Большевики прокатят.

Кирилл Михеич сказал с неудовольствием:

— Одно и умеют, — ездить на лошади. Собаки, и больше слов им никаких нету. Крови-то они больше русских боятся.

Старуха-генеральша в дверях по-мужски перешагнула через порог, сказала:

— В какие места меня завезли?.. Азия, Азия. Умрешь, поплакать некому. Архитектор идет, тоже азиатец… Знала бы, не поехала ни за что. На Кавказе черкесы красивее, а здесь — не лицо, комок растоптанной грязи какой-то…

— Карамель твои черкесы.

— Все-таки!..

Мать с дочерью заспорили. Братья тоже говорили между собой. Кирилл Михеич вздыхал. Через все комнаты несло бараниной и луком.

Шмуро, пригибаясь, вошел в комнату. Вытер мокрые усы, огляделся и спросил торопливо:

— Здесь все свои? — Прислонившись к стене, махая шлемом от подбородка к груди, сказал, глотая слюну: — Во-первых, протоиерей Степан утоплен в мешке сегодня утром. Тело еще не найдено. Во-вторых, Матрен Евграфыч и Леонтьев арестованы, час назад. Пришли четыре матроса и увели, даже чаю не дали напиться.

Генеральша рыхло опустилась рядом с Кириллом Михеичем. Мелкими, как горох, крестиками крестилась, бормотала… Офицеры вскочили и тоже встали вдоль стены. Одна Варвара лежала, по кошачьи заглядывая в лица.

— Необходимо, господа, скрыться. Протоиерей, чорт бы его драл, всех выдал. Перетрусил… Все равно не спасся.

Он вдруг заплакал. Генеральша, взглянув на него, широко разевая рот, закричала:

— Кровопийцы!.. Я вам говорила не уезжать!.. Что вам здесь понадобилось!

Варвара притворила дверь. Рот у генеральши хлюпал, на платье текла слюна. Десны открылись. Всхлипывая, Шмуро ощупывал для чего-то карманы:

— Зачем я в эту авантюру влез. Все Отчерчи… Неужели, господа, нельзя найти места? Пикеты, говорят, вокруг города. Кирилл Михеич, куда вы? Вы же здешний, вы должны знать.

Генеральша, ища образ сузившимися глазами, попеременно то молилась, то ругалась густой, еще не потерянной, руганью. Кожа собралась к ушам, нос удлинился и обмок.

Кирилл Михеич отвел локтем подскочившего Шмуро и, плотно притворив дверь, на крыльце вдруг вспомнил — шляпа осталась там… Здесь догнала его Варвара и тряся за руку, проговорила:

— Ничего. Они психопаты. Вам трудно здесь жить?..