Голубые эшелоны - [113]

— В Петрограде революция! Вы за кого?

— За Временный комитет! — закричали солдаты.

— Тогда идите на Балтийский вокзал и ожидайте распоряжения.

— А что это горит?

— Полицейский участок!

— Ура! — закричали солдаты. — Революция, бей фараонов!

Но полицейский, которого сбросили с шестого этажа, уже лежал на тротуаре бездыханный.

Вокруг все бушевало. Одного городовика слишком мало было, чтобы насытить жажду мести за всю вековую неправду, изведанную русским солдатом, мужиком и рабочим. Мы ехали впереди, тоже исполненные бунтарского духа, но чувствуя себя буквально на краю бездны. Достаточно кому-нибудь крикнуть: «Бей командиров!» — и это будет сделано мгновенно.

Балтийский вокзал напоминал встревоженный муравейник. Там уже были солдаты Ораниенбаумского пулеметного полка. Своими тачанками с пулеметами они сплошь заставили круглую привокзальную площадь. Все были возбуждены, перебегали с места на место и наперебой делились друг с другом новостями.

— Нет, вы только послушайте, что писала царица в ставку Николаю про революцию: «Это хулиганское движение. Мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба («Вот сволочь!» — солдат), — просто для того, чтобы создать возбуждение, — и рабочие, которые мешают и другим работать («Ну и стерва!» — солдат). Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели бы дома». А?

Солдаты дружно захохотали.

— А ты за адъютанта при царице, что ли? — послышался чей-то скептический голос. — Откуда это знаешь?

Солдат читал по бумажке. Он аккуратно свернул листок, засунул его за пазуху и хитро подмигнул:

— Значит, знаю. А откуда знаю, это уж мое дело.

Впоследствии я среди документов гражданской войны напал на это самое письмо. Солдат процитировал его слово в слово. Он, должно быть, не знал только, что в ответ Николай II писал царице: «Беспорядки в войсках происходят от роты выздоравливающих, как я слышал. Удивляюсь, что делает Павел?[14] Он должен был бы держать их в руках».

— Жандарма поймали! — крикнул кто-то. — Ведут!

Солдаты провели через весь зал к коменданту усатого мужчину в каракулевой шапке и в штатском пальто, из-под которого выглядывали диагоналевые брюки, заправленные в начищенные сапоги.

— А что я слыхал, братишки! — кричал другой солдат.

По что он хотел сказать, осталось неизвестно, потому что несколько голосов закричали еще громче:

— Фараоны стреляют!

Из дома напротив стучал пулемет.

Солдаты забегали, засуетились, закричали. Оказалось, что с ними не было ни одного офицера: все по дороге на Петроград сбежали. Тогда они обратились к нам:

— Мы их сейчас ликвидируем. Дайте только командира!

Пока мы улаживали это дело, стрельба утихла. Этого полицейского вместе с пулеметом, как и первого, скинули с чердака на тротуар и без командира.

Прошла ночь, настал уже и день, а никакого распоряжения ниоткуда не поступало. О нас, по-видимому, забыли. Мы решили сами обратиться во Временный комитет и доложить о том, что наш артиллерийский дивизион его поддерживает. Пушек мы с собой, правда, не привезли, потому что это был дивизион дальнобойных орудий системы «виккерса», для переброски которого нужно несколько железнодорожных эшелонов. Но все солдаты, целых пятьсот человек, были вооружены револьверами. Вооружились, правда, они сами, разбив батарейные цейхгаузы.

В делегацию солдаты выделили меня и еще двоих рядовых.

Временный комитет помещался в здании Государственной думы на Шпалерной улице. Добраться туда можно было только пешком, и мы отправились охотно, потому что повсюду было много интересного. В одном месте группа солдат и рабочих старалась сбросить с крыши огромного двуглавого орла. Как видно, это было не так легко, потому что рабочие начали рубить ему ноги и крылья топором и сбрасывать в костер, разведенный на тротуаре.

На костре уже горели скипетр и держава.

Стоял сильный мороз, да еще при восточном ветре, и костры пылали повсюду, но не для того, чтобы жечь на них царские эмблемы. Нужно было погреться и людям.

По улицам пробегали грузовики, битком набитые солдатами. Иные лежали и на крыльях машин. Они выставляли вперед винтовки со штыками, это придавало машинам грозный вид. С одной полетели, подхваченные ветром, листовки. Это был манифест Центрального Комитета РСДРП(б), он призывал к созданию Временного революционного правительства. Я успел прочитать только три строки: «Граждане! Братскими дружными усилиями восставших мы закрепили новый свободный строй, который рождается на руинах самодержавия!..» Какой-то солдат, должно быть, недовольный, моим бормотанием, вырвал у меня листовку:

— Дай-ка и я почитаю!

На шинели у меня блестели погоны с тремя звездочками, но пожилой солдат уже не обращал на них никакого внимания. Я тоже сделал вид, что не расслышал его, и отвернулся, глядя на здание суда, которое пылало от земли до крыши.

К Таврическому дворцу, где помещалась Государственная дума, то и дело подходили какие-то воинские части, подъезжали грузовики, во дворе стояли пулеметы, хотя солдат возле них не было. В обширном вестибюле горой лежали желтые седла и железные ящики с патронами. В зале заседаний и на балконах полно солдат в шапках и с винтовками за спиной. Кто-то на трибуне обращался к ним с речью. По лестнице на второй этаж спешили какие-то военные и штатские. Не мог бегать из-за своей комплекции только председатель распущенной Государственной думы — теперь уже Временного комитета.