Голубые дьяволы - [22]

Откуда–то слева зататакал наш пулемет. Мальчики выглянули в пролом. Так и есть: оставшийся невредимым танк потащил за собой на буксире своего подбитого сообщника.

— Мишка! — крикнул осененный внезапной мыслью Минька, — бей фашиста из ружья!

Тут только и Мишка заметил, что противотанковое ружье стоит на. прежнем месте, просунув в бойницу длинный с набалдашником хобот.

Спрыгнув в окопную щель так, чтобы не наступить на убитых бронебойщиков, Австралия уперся худым плечом в железный упор ружья, поймал прицелом пятнистое тело уползающего за бугор танка и нажал на спусковой крючок. Ружье оглушительно бабахнуло и швырнуло неопытного стрелка спиной о стенку окопа. Ну и отдача! Это не в тире из мелкокалиберки. Мишка потер ушибленное плечо, снова приник к бойнице: танк как ни в чем не бывало уходил за линию горизонта.

— А ну дай я! — Минька спрыгнул в окоп к товарищу. Но выстрелить по вражеской машине ему не удалось. Сзади раздался топот множества ног и, оглянувшись, Минька увидел, как в распахнутую дверь ГУТАПа вбегают десантники и вместе с ними тот самый командир, которого наводчик Ахмет называл старшим политруком Левицким.

— Добровольцы? — сказал он без удивления в голосе, подходя по изрубленному полу к окопу, в котором стояли за противотанковым ружьем наши юные друзья. — Как вы сюда попали?!

Ребята молча вылезли из окопа. Минька хотел что–то ответить, но, взглянув на запрокинутое за станину пушки тело Ахмета, судорожно всхлипнул и ткнулся круглой стриженой головой в грудь старшему политруку.

Глава восьмая

Григорий Дулаев, инструктор Моздокского райкома партии, только что вышел из дому, когда к нему подлетел на бричке сотрудник районной милиции Евстратов.

— А я тебя по всему городу ищу! — крикнул он, натягивая вожжи поводящему боками мерину. — Уже все смотались. Остался ты да Сухоруков — на кирпичном заводе застрял.

— Надо бы хоть шинель захватить, — неуверенно проговорил Дулаев, поворачиваясь к калитке.

— Да на кой она тебе сдалась в такую жарищу. Садись скорей, а то немцы того и гляди все дороги перекроют. Слышишь, гремит как?

Дулаев сел в бричку, махнул рукой: шут с ней, с шинелью, в бурунах для партизан и провиант, и одежда заготовлены. Ему пора быть на месте базирования отряда, да вот задержался, помогая левобережным колхозам организовать эвакуацию скота и имущества.

Около железнодорожного вокзала бричку остановили.

— Не в ту сторону направился, кунак, — подошел к Дулаеву высокий, стройный, огненно–рыжий осетин в летной форме и, приложив руку к фуражке, представился: — Гвардии старший лейтенант Дзусов. Прошу предъявить документы.

— Нам только на кирпичный завод заскочить, — взмолился Дулаев, выкатив на военного земляка голубые, как его петлица, глаза и протягивая ему райкомовский мандат. — Захватим нашего человека и через Колубашев — в буруны.

— Если вас самих не захватят фрицы, — давай, ма халар [1], дуй скорей отсюда через Веселый хутор, и пусть у твоего коня вырастут крылья.

— Да нам только на одну минутку, — не унимался Дулаев. — Пропусти, прошу тебя.

— Воллахи! — всплеснул руками старший лейтенант в притворном возмущении. — Этому человеку, по–видимому, надоело жить. Скажи им, — повернулся он к своему ординарцу, — о чем нам доложили разведчики десять минут назад.

— Немецкие танки приближаются к городу со стороны Русского хутора, товарищ гвардии старший лейтенант, — отчеканил тот.

— Слыхали? — нахмурился Дзусов. — Ну, прощайте, товарищи, да будет вам в пути покровителем сам Уастырджи. А мне на позицию пора, — с этими словами военный пожал руки штатским и широко зашагал через железнодорожные пути к кладбищу, где зарылись в землю десантники 9‑й роты.

— А кто такой Уастырджи? — спросил Евстратов, поворачивая коня в обратном направлении.

— Осетинский святой, наподобие вашего Георгия–Победоносца, — ответил Дулаев. — Конь у него о трех ногах.

— Надо же, — покрутил головой Евстратов. — Наш на четырех и то спотыкается. Но ты, зануда! Ходи веселей, пока тебя немцы и вовсе без ног не оставили.

В небе показались немецкие бомбардировщики. Они сделали круг над городом и стали с ревом пикировать на элеватор. Из него повалил дым. Евстратов вжал голову в плечи и энергичнее прежнего заработал кнутом над крупом и без того несущегося во весь дух мерина. Проскочив между болотом и окраиной города, бричка свернула к Ильинскому кладбищу и понеслась мимо него к Дурному переезду.

Вот и шлагбаум с будкой обходчика. Тарахтя колесами, бричка перелетела через железнодорожный путь и круто свернула по дороге вправо вдоль насыпи. В тот же миг слева, из фруктового сада злобно протявкал пулемет, и Дулаев почувствовал, как что–то горячее ударило его в правую ногу.

— Немцы! — крикнул Евстратов и, спрыгнув с брички, метнулся вихрем через спасительную насыпь. Никем не сдерживаемая, обезумевшая от страха лошадь понеслась галопом по дороге навстречу пулеметному треску.

Неужто конец? Дулаев оттолкнулся здоровой ногой от днища брички, перевалившись через борт, кувыркнулся в дорожный кювет. Лошадь помчалась дальше, а человек в горячке хотел было вскочить на ноги, но тут же снова упал, пронзенный жгучей болью и насмешливым взглядом танкиста, высунувшегося по пояс из люка танка и целящегося в него, Дулаева, из пистолета, словно он был мишенью в тире. Хлопнули один за другим выстрелы. К счастью — мимо. Неважном стрелком оказался немец. «Я бы не промахнулся с тридцати шагов», — подумал Дулаев, притворяясь убитым и замирая всем своим существом в ожидании очередных выстрелов. Но танкист не стал больше стрелять, а, спрятав пистолет в кобуру, сам спрятался под крышкой люка.