Голубой цветок - [12]

Сидония нежно сжала ему локоть. Но через распахнутую дверь гостиной видно было, как отец и дядюшка, в ярости, наскакивают друг на друга.

— Ну и оставил бы мне все попечение о твоем сыне! Ведь ничего в этих материях не смыслишь.

— Ты забыл, что я семь лет прослужил в Ганноверском легионе! — кричал фрайхерр.

— И ни бельмеса не понял в военном деле.

Сидония с Карлом увели удрученного Фрица во двор, и дальше, в плодовый сад.

— Груш, слив у нас этот год будет пропасть, — говорила Сидония. — И откуда ты этих глупостей набрался? С чего ты вдруг решил, что из тебя выйдет солдат?

— И куда твой разум подевался? — подхватил Карл.

— Сам не знаю. Вот ты скажи мне, Карл, что человека делает солдатом?

— Ну, сам-то я захотел послужить моему принцу. И еще — из дому сбежать, — ответил Карл.

— Ты будешь без нас скучать, а Карл? — спросила Сидония.

— До того ль мне будет. А вам-то всем от меня только больше проку будет издали. И ты, Сидо, скоро замуж выйдешь, думать забудешь про своих братьев.

— Никогда! — крикнула Сидония.

12. Чувство бессмертия

Едва отделались от дядюшки с его походной свитой телохранителей и поваров, которые весь дом заполонили, к кухне не пробраться, фрайхерр фон Харденберг призвал к себе старшего сына и объявил ему, что после года в Лейпциге, а затем года в Виттенберге, где обучится он химии, геологии и праву, ему предстоит сделать первые шаги младшим служащим в Управлении соляных копей. Эразм будет отослан из Лейпцига в Губертусберг, и там поступит в училище, готовящее лесничих — прекрасная, здоровая жизнь на вольном воздухе, пусть сам он к ней и не выказывает ни малейшей склонности. Карл уже побывал в деле, в свои шестнадцать. В составе славного полка гнал французов от Майнца. Карл предполагал часто наведываться домой. Получить отпуск от армии ничуть не трудно. Офицеру в отпуске, покуда не отрапортует о возвращении, жалованье не положено: заметный прибыток для полка.

Фриц потому садился в дилижанс, отмахивал большие расстояния пешим ходом, что редко когда приличный конь бывал у него в распоряжении. Если удавалось взять коня внаймы или заполучить у друга, он это отмечал в дневнике. Собственную свою лошадку, известную только как Гауль (Кляча), он помнил еще по Обервидерштедту, но мал был верхом скакать, пока не оказался в Вайсенфельсе. Каких же лет был Гауль? Со старостью приобретя не столько мудрость, сколько хитрость, он сумел прийти с хозяином к лукавому лошажью соглашенью касательно времени и пространства: когда можно сбавить шагу, когда совсем остановиться, когда благоволить продолжить путь. И Фрица уже не смущала ни собственная внешность, ни жалкий вид коня — лишь бы добраться в конце концов от одного пункта до другого.

С семнадцати лет вся жизнь Фрица была, в некотором роде, вечное движение, вернее, Гаулева ему неспешная замена, туда-сюда, но не на большие расстояния. Жизнь проходила в «золотой лощине» Священной Римской империи, оцепленной горами Гарца и непролазными лесами, пересеченной реками — Саале, Унструт, Эльстер, Гельме, Виппер, изгибаясь и крутясь с совсем, казалось бы, напрасной живописностью, бежали мимо карьеров, солеварен, верфей, прибрежных кабаков, где посетитель часами безмятежно ждет, когда для него наловят и зажарят рыбу. Мили и мили земли, безропотно отдающей свой картофель, репу, белокочанную капусту, какую приходится пилой пилить, холмились от селения к селению, и каждое пленяло и своей особостью, и отрадной схожестью с соседним. Селения эти тешат взгляд путника, издалека ловящий деревянный настил старой церкви и купол новой, потом бегущий в улицы, где в струнку выстроились дома, при каждом — свой свинарник, своя печь для выпечки хлебов, а порой даже и деревянная беседка, где хозяин, без мыслей в голове, попыхивая носогрейкой, наслаждается вечернею прохладой под резным девизом: «Там хорошо, где мы есть» и «В довольстве твое богатство». Иногда, не часто, и женщина находит время посидеть в беседке.

Когда после года занятий в Виттенберге Фриц держал путь к себе на юг, день выдался — один из тысячи, хрустальный день райской синевы. Только начали копать картофель — Фриц и сам бывало помогал его копать, с большой охотой, у братьев в Нойдитендорфе, в детстве.

Между Рипахом и Лютценом он остановился там, где речка пересекла дорогу, — чтобы дать Гаулю напиться, хотя обыкновенно бедной твари приходилось терпеть До окончанья дня. Фриц расслабил поводья, и Гауль вздохнул так жадно, будто бы до той минуты не знал, что такое воздух. Фрицев саквояж, притороченный к седлу, вздымаясь, опадая, с барабанным боем колотился о широкие конские бока. Наконец, выпустив понемножку ветры, Гауль выискал местечко потеплей да погрязней, погрузил морду по самые ноздри и принялся пить с такой пугающею прытью, какой никогда еще на пути от Виттенберга не проявлял.

Фриц сидел обочь пустой дороги, на сырой, на саксонской земле, которую любил, не видя пред собою ничего, кроме картофельных обозов да ольховой просади, пометившей течение Эльстера. Итак, обучение почти завершено. Чему же он обучился? Философии Фихте, геологии, химии, комбинаторной математике, саксонскому коммерческому праву. В Йене едва ли не самый большой друг, физик Иоган Вильгельм Риттер