Голубой человек - [12]

— С горя! — жестко передразнила ушедшего Сашку Ефросинья. — С горя!.. Эх, люди, люди! — Она снова прикрутила фитиль и пошла к себе. — Состоял человек при хорошей должности. В сыскном отделении. Жалованье дай бог каждому. Уважение… А он что? А он только и знал что в казенку и из казенки. А разве сыскной агент может пьяный при такой должности состоять? Ясное дело, выгнали. А тут еще с Дусей такая беда… Ты куда? — встрепенулась она, видя, что Антошин подымается к двери. — Ты спать ложись.

— Я сейчас, — сказал Антошин. — Я только на минутку. Подышу свежим воздухом и мигом обратно.

Он вышел под арку и первым делом заметил, что вывески, которую он запомнил, когда этим вечером трижды проходил под аркой, сейчас уже не было. Вместо нее висел над дверью грубо вырезанный из жести сапог.

Антошин повернул К воротам. Ворота были на замке. У калитки сидел на лавочке, головой уйдя в тулуп, тот самый, давешний старик.

— Ты куда? — подозрительно осведомился он, высунув из огромного воротника бороду и острый носик. — Не велено тебя выпускать. Кругом знаешь сколько лихого народу ходит. Зарежут за милую душу.

— Мне только на минуту! — взмолился Антошин.

— И не думай, и не мысли! — сказал дворник.

— Тогда дайте хоть выглянуть из калитки.

— Гляди, — сказал дворник. — Посмотреть — это можно.

Антошин выглянул из полуоткрытой калитки.

У самых ворот металось в прямоугольном фонаре из Зеленоватого дешевого стекла жалкое пламя керосиновой лампы. По ту сторону улицы темнели незнакомые двухэтажные и одноэтажные домишки. Направо от ворот, вверх по улице, дома были Антошину знакомы, но первая же вывеска, которую он смог разобрать при свете снова вынырнувшей из туч луны, была: «Чайная лавка купца третьей гильдии М. Н. Коновалова». А ещё дальше, там где Антошин привык видеть бронзового Пушкина на фоне красивого сквера, почти во всю ширину Пушкинской площади белела приземистая громада с нелепой колокольней.

— Страстной монастырь? — спросил Антошин, чувствуя, что он пропал.

— Он самый, — равнодушно подтвердил дворник. — Ну ладно, хватит. Посмотрел и проваливай. Спать пора…

Промчались по пустынной Пушкинской площади куда-то по направлению к Моссовету одна за другой четыре тройки, запряженные в нарядные санки с тяжелыми медвежьими полостями. Совсем как в историко-революционных фильмах. Прозвенели бубенцами, прошумели разгульными выкриками и смехом своих веселых седоков, и снова стало пустынно и тихо.

— Гуляют! — завистливо вздохнул дворник, захлопывая калитку перед самым носом Антошина. — Понятное дело — господа!.. Может, в гости куда поехали. Может, на бал к его императорскому высочеству августейшему генерал-губернатору. Это ежели поехали на Тверскую площадь. А ежели повернули налево, по бульвару, мимо монастыря, то ясное дело — в Эрмитаж-Оливье. Есть, брат ты мой Егор, такой первеющий ресторант на Петровском бульваре, у самого у Неглинного. Всем, брат, ресторантам ресторант. Побывать, скажем, в том самом Эрмитаже-Оливье, выпить там, закусить, и помирать не жалко… Э-э-эх, да чего это я тебе, деревенщине голопузой, про ресторант рассказываю, ежели ты никакого понятия даже не имеешь, что это заграничное слово обозначает!..

— Нет, почему же, — сказал Антошин. — Я имею понятие, что такое означает слово «ресторан».

Тут бы ему в самую пору улыбнуться. Но Антошину было не до смеха. До Антошина окончательно дошло, что случилось с ним нечто из ряда вон выходящее: непонятным путем, в силу неизвестно каких обстоятельств, он из Москвы тысяча девятьсот пятьдесят девятого года попал в Москву тысяча восемьсот девяносто третьего. Хотя нет, кажется, уже девяносто четвертого. Впрочем, дела это существенно не меняло.

ГЛАВА ВТОРАЯ I

Кто-то тормошил его за плечо, приговаривая вполголоса:

— Что с тобой?.. Егор, а Егор?.. Да проснись же!. А это Антошину приснилось, будто его на полном ходу сшибла легковая машина. От невыносимой боли он стал кричать, но проснуться не мог, пока его не растормошили. Он раскрыл глаза. Совсем близко над ним склонилось ярко освещенное и очень бледное Галкино лицо… Галка?!..

Посреди ночи у него на квартире?! А где же Оля с мужем и Катькой?..

— Галочка? — прошептал он. — Как ты сюда попала, Галочка?..

Он вспомнил про подвал, про Степана, Ефросинью, Шурку:

— А какой мне сон приснился чудной!.. Будто бы я оказался…

Но вдруг все кругом потемнело, и при хилом свете лампадки Антошин разглядел, что склонилась над ним не Галка, а Ефросинья.

— Пригрезилось тебе что, Егор? — спросила она, поглаживая его по голове, как маленького. — Ты чего так кричал?

— Ох, ты кричал, ох, кричал! — восторженно подтвердила моментально возникшая рядом Шурка. — Я думала, тебя разбойники режут…

— Брысь в постель! — прикрикнула на нее Ефросинья.

— Вы меня, тетя Фрося, простите, — сказал Антошин. — Мне приснилось, что меня… — он… хотел сказать «машина», но вовремя поправился, — будто бы меня на всем скаку лошадь подмяла…

— Лошадь во сне — это хорошо! — обрадовалась за него Ефросинья. — Лошаьдь во сне — к богатству.

— Соль подешевеет! — фыркнула из-за полога неуемная Шурка. Послышался шлепок, и Шурка обиженно захныкала: — А я что?.. Разве я что?.. А ты меня…