Голубой ангел - [36]

– Ну а каково мнение остальных? – спрашивает Фрэнсис. – Есть основания считать, что в Юстоне это животрепещущая проблема? Или всего лишь… обостренная реакция на современные тенденции?

– Все это крайне опасно, – говорит Дейв Стеррет. – Скажем так, взрывоопасно.

Гости сосредоточенно копаются в «пастушьей запеканке».

Пока в Юстоне не появился Джейми, Дейв, будучи куратором Союза студентов-геев, много лет подряд тесно общался с самыми сексапильными членами этой организации. Когда Джейми и Дейв полюбили друг друга, весь университет вздохнул с облегчением; впрочем, поскольку к тому времени все уже успели узнать Джейми, беспокоиться стали за Дейва. Свенсон никогда не мог понять, почему Дейв – высокий, тощий, болезненно застенчивый, к тому же на редкость прыщавый – пользуется таким успехом. Очевидно, в нем есть скрытые ресурсы – исключительная честность или безудержная храбрость, ведь решился же он ответить на вопрос ректора, хотя любой другой, будь у него такое прошлое, сидел бы и тихо ел свое картофельное пюре.

Дейв говорит:

– На прошлой неделе мы изучали «Большие ожидания». Один из моих учеников – здоровенный малый, любитель пива – спросил, не намекает ли Диккенс на то, что Пип и Магвич состояли в гомосексуальной связи. Он что, хотел меня поддеть? Они все знают, что я гей. Я сказал, что, вероятно, есть литературоведческие труды на эту тему – он может к ним обратиться. Но я лично не считаю, что Диккенс имел в виду такое прочтение. А нас ведь прежде всего интересуют намерения автора.

– Какие еще намерения автора? – кричит Джейми. – Дейв, как ты можешь! Неужели я тебя так ничему и не научил?

Дейв к такому привык. Он пропускает реплику Джейми мимо ушей и продолжает:

– Я думал, на этом все и закончится. Но на следующий день одна девица – она на занятиях говорит такое, что я подозреваю, в прошлой жизни она была протестанткой – пришла ко мне в кабинет и заявила, что после этого разговора не чувствует себя… в безопасности. Она так это произнесла… Признаюсь вам, у меня от таких слов мурашки по коже.

– Почему это? – возмущается Лорен. – Вполне нормальное английское слово, с очень конкретным значением.

– О господи, – вздыхает Джейми, – и тут семантика!

– А ты что, Дейв? – спрашивает Магда.

– Я ей напомнил, что разговор был начат не мной. Сказал, что хочу, чтобы мои студенты могли задавать любые вопросы. Прочел ей двухминутную лекцию о пределах академической свободы. После чего отправился домой и лег в постель с тяжелейшим приступом депрессии.

– Н-да, – говорит ректор и поглядывает то на Дейва, то на Джерри. – А эти случаи – с По и Диккенсом, – они оба на прошлой неделе произошли?

– Да нет, – отвечает Джерри. – С месяц назад.

Бентам качает головой.

– Статистика показывает, что обстановка, я бы сказал, накаляется. Вы что скажете, Лорен? У вас на занятиях подобное случается? По моему разумению, для области гендерных исследований это животрепещущая тема.

Свенсон силится вспомнить, как называется семинар, который Лорен ведет на старших курсах. «Гек-гермафродит: гендерные маски и подлинная сущность Марка Твена. Или – Сэмюэля Клеменса?» Так шутили на факультете, когда вывесили список семинаров. Но теперь все знают, что желающих попасть к Лорен хоть отбавляй. Воспоминание о презрении, которым Анджела облила Лорен и ее трактовку «Джейн Эйр», греет Свенсону душу.

– Конечно, случается, – говорит Лорен. – Я сама эти темы поднимаю. Хочу, чтобы они верили: я на их стороне. Хочу, чтобы они чувствовали себя на занятиях в безопасности – у меня, в отличие от Дейва, от этого слова мурашки по коже не бегут. Хочу, чтобы знали: они всегда могут со мной поговорить, и если у них возникают такого рода проблемы – будь то сексуальное домогательство или что еще, – они могут мне довериться, и я отнесусь к этому со всей серьезностью. Я считаю это своей обязанностью: будучи одной из немногих женщин…

Лорен никогда не упустит случая напомнить, что она была первой женщиной, принятой в штат на английскую кафедру, и до сих пор единственная в штате.

– Всем нам прекрасно известна история Юстона – мученическая гибель дочерей Элайи и так далее. Как бы то ни было, я убеждена, что, когда мы со всем этим разберемся открыто, атмосфера в университете изменится. Воздух станет чище. И тогда мы сможем – ничего не опасаясь – говорить обо всем, не опасаясь неловкостей.

Так вот в чем ошибка Свенсона. Будь у него хоть капля мозгов или хотя бы зачатки инстинкта самосохранения, он бы создавал атмосферу доверия, располагал студентов к себе, говорил бы, как хочет, чтобы они чувствовали себя в безопасности. Тогда бы они вели совершенно свободные дискуссии о совокуплении с целым выводком кур.

– Магда, а что с вашим семинаром? – спрашивает ректор. – Раз зашла речь о дамах вне штата, надо послушать нашу очаровательную поэтессу.

– Даже не знаю, – говорит Магда. – Мне трудно. Все время допускаю ошибки.

Хрипловатый голос Магды дрожит. Свенсону хочется помочь ей, увести из столовой. Не стоит Магде такое говорить. Этим людям доверять нельзя. Они принесут ей вреда больше, чем самый неуравновешенный студент.

– Ошибки какого рода? – спрашивает ректор.