Голубой ангел - [17]

Не может это быть плагиатом, или девочка совсем сумасшедшая – она же умоляла его прочитать ее текст, пришла к нему на беседу, утверждала, что смысл ее жизни в творчестве. Плагиаторы обычно сдают работы самыми последними. Им раз по десять приходится напоминать. Да ведь Анджела еще и «Джейн Эйр» любит, и Стендаля. Может, из нее действительно получится писатель. И не такое в жизни случается. Вся рукопись испещрена поправками – что-то убрала, что-то добавила, кое-какие слова заменила, причем всякий раз удачно.

Адам ставит на столик чашку с кофе, и Свенсон нервно вздрагивает.

– Спокойно, – говорит Адам. – Не дергайся. Это от заведения. Вид у тебя, старина, какой-то потерянный. Творческий застой? В семье нелады? Могу я чем-нибудь помочь?

– Да все со мной нормально, – говорит Свенсон. – Вот, сижу проверяю работы студентов. – Демонстрируя, как ему это надоело, он закатывает глаза.

– А хочется, небось, свое писать?

– В точку попал, – соглашается Свенсон.

Адам чешет загривок, перебрасывает на грудь хвост седых волос, стянутый черной резинкой.

– Сдается мне, там наверху так устроили, чтобы платили нам не за то, что нам нравится. Думаешь, мне охота жать на кнопки этой кофеварки…

– А ты бы чем хотел заняться? – спрашивает Свенсон. Зачем держать книжный магазин, если тебе это дело не нравится? Впрочем, он ни разу не слышал, чтобы Адам говорил о книгах.

– Чем бы я хотел заняться? – задумчиво повторяет Адам.

Стоп! Свенсон вовсе не ждет ответа. Он не хочет пускаться с Адамом Би в откровенные беседы.

– Хотел бы траву выращивать, – говорит Адам.

– Что тебе мешает? Люди на этом состояния делают. А если тебя поймают, считай, никакого разговора у нас с тобой не было.

– Да я не про дурь, – говорит Адам. – Разве что для личных нужд. Я даже курить больше не могу, у меня эмфизема начинается. Нет, я про лечебную траву. Гинкго, зверобой, женьшень. Это все новые рубежи. Борьба со СПИДом, с раком. Только силы уже не те, старого пса новым трюкам не обучишь…

Адам нависает над ним, ждет, едва не упираясь животом ему в ухо, когда Свенсон попробует кофе. Очутившись в этой живой картине – один стоит и смотрит участливо, а второй сидит, силясь изобразить благодарность, – Свенсон чувствует себя провинциалом-меланхоликом из Чехова или Тургенева, которому прислуживает старый слуга – Герасим или Фирс, – у которого тоже имеется своя потаенная мечта, отчаянная и недостижимая: домик собственный или белая кобыла. Свенсону тошно оттого, что Адам не может выращивать свою хипповскую усладу.

– А ты все-таки попробуй, – говорит Свенсон. – Найми ребятишек на черную работу. – Звучит фальшиво, но говорит он совершенно искренне. Он смотрит в слезящиеся глаза Адама. Да Адам моложе его!

– Кофе на рукопись не расплескай, – говорит Адам. – А то придется еще перед учеником извиняться.

Перед каким учеником? Свенсон рассматривает рукопись, будто видит ее впервые. И тут у него возникает странное желание сказать Адаму, что он только что прочел на редкость интересную первую главу – ничего подобного раньше не попадалось. Действительно хорошо написано. Ему вдруг кажется, что сочувствие к Адаму, в нем проснувшееся, каким-то образом связано с текстом Анджелы. Как он сам вчера говорил на занятии, хороший писатель помогает читателю видеть других людей. Ты становишься не лучше, а… раскрепощаешься.

– Ученик меня поймет, – отвечает Свенсон. – Они сами жить не могут без кофе.

– Да ну? Прямо-таки жить не могут? – говорит Адам.

Адам глядит на него с усмешкой. Но Свенсону плевать. Храни Господь Адама, храни Господь «Брэдстрит букс». Свенсон едет домой.

* * *

Свенсон взлетает вверх по лестнице. Настроение у него самое бодрое, от обычных тоски и подавленности не осталось и следа. Не так уж и противно преподавать, если есть хоть один студент, которому его слова могут пойти на пользу, который хотя бы в состоянии понять, что он говорит.

Через два дня после того, как он прочел рукопись, Свенсон позвонил Анджеле Арго. Но сначала долго решал, когда позвонить, что говорить и вообще нужно ли это. Порыв у него правильный – альтруистический и великодушный. Он редко приходит в искренний восторг. Кроме того, Свенсон боялся: а вдруг он чрезмерной похвалой смутит Анджелу и она откажется от своих экспериментов.

В конце концов на третий день вечером он позвонил ей из дому. К удивлению своему, он услышал, как автоответчик Анджелы нежно напевает голосом Роберта Джонсона «Ты лучше посиди со мной на кухне, видишь – собирается дождь». Затем раздался голос Анджелы: «Если хотите, оставьте свое сообщение. Дождитесь…» Длинный гудок. Он забыл, что собирался сказать, хотел уже повесить трубку, но пробормотал все-таки что-то маловразумительное – мол, первая глава ему действительно понравилась, и если она не рвется обсуждать ее в классе, пускай продолжает работать, можно будет поговорить и на консультации. Его прервали короткие гудки. Пленка кончилась кстати, не то он бы не удержался и сказал, что ему до чертиков не хочется слушать, как ее однокашники будут ей советовать, чем «улучшить» текст.

Повесив трубку, он понял, насколько осложнил себе жизнь. Теперь придется обзванивать всех остальных – искать рассказ для обсуждения, потом делать ксероксы, раздавать их всем. Рут Мерло, святая женщина, секретарша кафедры, увидела, что он бродит с растерянным видом по университету, и – о ангел! – предложила взять это на себя.