Голубая синица - [8]

Шрифт
Интервал

В 1953 году, когда Василий Николаевич заболел, я навещала его в больнице. Он с грустью спрашивал:

— Бываете в лагерях, Лидия Александровна? Хорошо там?

Сам он уже не мог бывать нигде. Только слушал мои рассказы. Тяжелая болезнь накрепко приковала его к постели. Помню, когда я была у него последний раз, он уже и слушать даже не мог, извинился и повернулся лицом к стене. Видимо, утомился, плохо чувствовал себя. Через неделю его не стало.

И вот уже тридцать лет прошло, как его нет, но живут его стихи и сказки, как и раньше, радуют малышей.

Голубая синица

Снег пушистый. Березка.
И на ветке синица…
Детство, милое детство
Стало часто мне сниться…
      Сувенир из Кунгура
      Я давно привезла.
      Пусть фарфор грубоват,
      Но синица мила.
Смотрит глазом веселым
Плутовато она,
Голубая синица
Из далекого сна.
      Как в заснеженный лес,
      Снова в детство бегу.
      Вижу лапок синичьих
      Я следы на снегу.
Снова ожили в сердце
Всплески Сылвы-реки,
Нерешительность первой
Стихотворной строки…
      Сколько их, сувениров,
      Здесь сейчас предо мной.
      Вот олень златорогий
      На пластинке стальной.
Рядом мастер Данила
Над чугунным цветком.
И уральская горка
Вся горит хрусталем…
      Каждый памятен, дорог.
      Только сердцу милей
      Голубая синица
      Детских радостных дней.

Город славен ремеслом

Кунгуру, городу сапожников, посвящается

На старой карте сапогом
Родной мой город обозначен,
Чтоб каждый, глянув, знал о том,
Что город славен ремеслом,
Сапожным делом, не иначе.
      И верно так. На век вперед
      Здесь все пропахло тяжким духом.
      Отсюда шел сапог в поход,
      Роняя в пыль солдатский пот,
      В пути постукивая глухо.
Спешил к станку, лишь звал гудок,
Сапог рабочий, грубоватый.
И был такой, что задирал носок,
Что ставил звонкий каблучок
По праздникам щеголевато.
      Один месил густую грязь,
      Жизнь проклинал да плакал.
      Другой сидел над ним, как князь,
      В сонливой лени развалясь,
      Сиял на солнце жарким лаком.
Но час пробил, и дал пинка,
Гремя железною подковой,
Сапог рабочий от станка,
Чтоб день зажегся на века
Над всей страной зарею новой!

Всегда со мной

Помню, я была девчонкой,
Босоногой и смешною.
Первый раз тогда раскрыла
Книжку с корочкой цветною.
Лесом сумрачным, дремучим,
Шла царевна молодая.
С ней Чернавка. А за ними —
Я, от страха замирая…
Помню, плакала тихонько
Над страницею печальной,
Где в норе сырой и темной
Гроб качается хрустальный.
Но зато смеяться звонко
Над попом была готова.
Сказ о мудрости батрацкой
Каждый раз казался новым.
А теперь звучит, волнуя,
Слово Пушкина призывом
Дорогой отдать Отчизне
Сердца лучшие порывы.
Пусть заносят годы буйно
Черный волос сединою —
Радость пушкинского слова
Будет жить всегда со мною.

Аленушкины сказки

Памяти Д. Н. Мамина-Сибиряка

В окно заглянула большая луна.
В постели Аленушка. Дремлет. Больна.
      — Аленушка, дочка, усни, засыпай!
      Родная моя, баю-баюшки, бай!
Смотри-ка, смотри: у кроватки твоей —
Петух-забияка да вор Воробей.
      Вот Мишка подходит, вот Заяц-храбрец.
      О них тебе сказку расскажет отец…
Аленушка дремлет тиха и бледна.
А ночь бесконечна, и сказка длинна…
      Того, кто полночною звездной порой
      Рассказывал сказки дочурке больной,
Давно уже нет. Дни за днями бегут.
Но сказки его, как и прежде, живут.
      Читателям юным несут они снова
      Живое, веселое, умное слово…

Чудесный клад

Автору «Малахитовой шкатулки» посвящается

Вы книгу раскрыли, читая,
Пусть автор еще не знаком,
Он рядом, он сказ начинает
Уральским своим говорком.
      Народное меткое слово.
      С хитринкой внимательный взгляд.
      Хранят они мудрость народа,
      Чудесный волнующий клад.
Все в книге любовью согрето.
И если вы сердцем чисты,
В шкатулку камней-самоцветов
Для вас превратятся листы.
      Искателем добрым и зорким
      Он к людям всю жизнь приходил.
      Их дар — задушевное слово
      В труде неустанном гранил.
Читай, перечитывай снова.
И слово алмазом сверкнет.
В нем правда. И мудрость. И сила.
В нем сердце поэта живет…

Если б…

Если б можно было вспять
Годы повернуть бы,
Стала б девочкой опять
С этой я минуты.
      И на речку босиком
      Бегала б, конечно.
      И ловила бы платком
      Я мальков потешных.
А потом пришел бы час —
В сердце к той девчонке
Постучал бы первый раз
Стих певучий, звонкий.
      И решила бы я вновь
      Стать навек поэтом,
      Чтоб музыкою слов
      Жизнь была согрета.
Ну, а может (как тут знать?),
Было бы другое:
Над стихами не страдать,
Жизнь прожить в покое
      Захотелось бы тогда…
      Но не быть такому!
      Пусть бегут, бегут года
      Тропкою знакомой.
Как и раньше, так сейчас
Я искать готова
Для стихов, хоть в сотый раз,
Нужное мне слово!..

Ниточка незримая

В ласковой легенде,
Светлой, словно солнце,
Что среди народа
С давних пор живет,
Говорится, будто
К сердцу материнскому
От сердечка детского
Тонкая, незримая
Ниточка ведет.
      Стоит отдалиться
      Матери от сына —
      Боль пронзает сердце
      И ему, и ей.
      Только с каждым годом,
      С каждым днем и часом
      Эта нить становится
      Тоньше и длинней…
В даль мою осеннюю
Легкой вереницей
Годы журавлями
Все летят, летят…
На портрет сынишки

Рекомендуем почитать

Артигас

Книга посвящена национальному герою Уругвая, одному из руководителей Войны за независимость испанских колоний в Южной Америке, Хосе Артигасу (1764–1850).


Хроника воздушной войны: Стратегия и тактика, 1939–1945

Труд журналиста-международника А.Алябьева - не только история Второй мировой войны, но и экскурс в историю развития военной авиации за этот период. Автор привлекает огромный документальный материал: официальные сообщения правительств, информационных агентств, радио и прессы, предоставляя возможность сравнить точку зрения воюющих сторон на одни и те же события. Приводит выдержки из приказов, инструкций, дневников и воспоминаний офицеров командного состава и пилотов, выполнивших боевые задания.


Добрые люди Древней Руси

«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.


Иван Никитич Берсень-Беклемишев и Максим Грек

«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.


Антуан Лоран Лавуазье. Его жизнь и научная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.