Голубая акула - [86]

— Почему вызов?

— Да как ему не стыдно быть таким жадным? У него же все гниет каждую зиму, на его урожаи никаких покупателей не хватает. А он все равно за одну червивую грушу удавиться готов, как последний сукин сын! Особенно за свой несчастный кислый виноград. Вы думаете, мне нужен его виноград? Да я ни одной ягоды пальцем не тронула, если хотите знать! Правда, он тогда еще и не доспел… Я только постояла перед каждой лозой. Там земля свежевскопанная, следы здорово отпечатались. Чтобы он видел, что я плевать хотела на его забор! Что я все равно здесь была!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ А драгуны проезжали мимо

Все же диковинные отношения сложились у нас с Еленой. Обычно влюбленный спешит и жаждет открыть избраннице свою душу. Под взглядом любимой она превращается в пещеру Аладдина. Потом часто оказывается, что сокровища фальшивые, но первоначальная пора тем и сладостна, что даже сам владелец верит в подлинность своих несметных богатств.

Судьба отказала мне в минутах этого возвышенно-хвастливого упоения. Я стеснялся говорить с Еленой о себе. Мне казалось, я еще не заслужил этого права. Когда-нибудь я раскрою тайну, ради которой она пришла ко мне. И настанет мой час. Я расскажу ей о своей любви, о тоске, грезах и страхах прошлого, о странствиях по бесплодной пустыне, какой была моя жизнь до той минуты, когда Груша вбежала в комнату, восклицая: «К вам госпожа Завалишина!»

Между тем Елена вопреки своей рассеянности была на диво внимательна к тем немногим заботам, которые я осмеливался поверять ей. Если бы не ее напоминания, я, возможно, так бы и не собрался зайти к Спирину за адресом богатого мужика, которому Сафонова собиралась сбыть своего Фирсана.

Теперь, оглядываясь на былое, я нахожу там мало добрых дел. Хочется думать, что благодаря мне… благодаря нам с Еленой Фирсан смог обрести тепло и надежную крышу над головой. Правда, ненадолго: вскоре на Руси не осталось надежных крыш… А Видега? Я так и не узнал, какое христианское имя так неузнаваемо искажалось в устах Сафоновой, был ли то мальчик или девочка, умер злосчастный ребенок или выжил. Составляя обвинительное заключение, я хотел было это проверить, да поленился искать эти сведения среди материалов по делу Пистунова и Фадеева. Слишком много там накопилось бумаг. Да и голова моя была занята другим.

Приятной неожиданностью явилось для меня поведение Спирина. Когда я обратился к нему с просьбой об адресе, Афанасий Ефремович соблаговолил выдать его мне без возражений и даже без особенных пауз. Добиться, чтобы из числа обвиняемых был исключен Василий Толстуев, по всей видимости к похищениям не причастный, оказалось потруднее. Но Елена живо интересовалась участью задиристого юного идеалиста, и я сделал все от меня зависящее, чтобы выручить его.

Ныне это злобный хряк, однако не будь его, мне негде было бы приклонить голову. Итак, выходит, что встреча с Еленой до сей поры определяет даже внешнюю мою судьбу, не только потаенную жизнь сердца. Эта мысль приносит мне облегчение, словно не все кончено. Будто не все нити, что связывали нас, оборвались. Странно: надежда давно мертва, но ее призрак еще продолжает навещать меня. Что-то во мне не верит в вечную разлуку. Даже этот нелепый мемуар часто кажется мне письмом. Бесконечным письмом к тебе, Элке. К тебе, которой я так и не успел ничего рассказать.

Тогда у меня была другая забота, иная отрада. Я выведывал ее прошлое. Докапывался до ее секретов. Заставляя Елену говорить, я тешил себя иллюзией, будто овладеваю ее душой. Как если бы оно было возможно, такое обладание…

— Вы совсем потеряли связь со своей семьей? — спросил я как бы невзначай, поглаживая Белинду.

— Нет, — отвечала она спокойно. — Отец тайком от мамы выделил мне небольшое содержание. «Я хочу быть уверен, что ты не умираешь без куска хлеба» — так он это объяснил. Но поставил условие, чтобы я не смела не только появляться, но и писать. Что бы ни произошло. И все же спасибо ему. Если б не такое подспорье, мне бы не сохранить за собой эту квартиру.

Ободренный ее самообладанием, я продолжал:

— А друзья?

— Юля пишет, но изредка: она терпеть этого не может. Из Варшавы давно ничего нет. Дружба не выдерживает столь долгой разлуки, особенно когда почти не остается надежды свидеться хоть когда-нибудь. И потом, я понимаю: они не находят, что мне сказать. Когда я все бросила и убежала за счастьем, многих это восхищало — яркий, смелый поступок, любовь, презирающая препятствия, ну, и так далее. А теперь… Меня ведь даже утешать невозможно, бессмысленно. Рассказывать, как они поживают? Они, должно быть, уверены, что это уже не может меня занимать…

Она посмотрела на мою похоронную физиономию и вдруг улыбнулась:

— Впрочем, один человек меня все-таки не забыл. Мне пишет моя троюродная сестра Фира. Но она тоже паршивая овца. Укатила из дому с одним мерзавцем, он ее бросил… Короче, теперь она в Одессе, на Греческой улице. В публичном доме «Веселый канарей».

— Господи! И ничего нельзя сделать?

— Мы оставили намерение сделать что-нибудь друг для друга. Одно время пытались. Ужасно кипятились обе: я ее звала в Блинов, она меня в Одессу.