Голубая акула - [116]

Она кивнула с явным облегчением:

— Хорошо. Так вот, я прошу вас показаться еще одному врачу. Это моя близкая приятельница. Она работала с покойным мужем. Ее главная специальность — хирургия, но муж говорил, что она прекрасный диагност и могла бы стать одним из лучших харьковских терапевтов.

— Вы не доверяете Подобедову?

— Как бы вам сказать… Подобедов опытный врач, но… Во-первых, я долго вращалась в медицинских кругах и знаю, что каждый врач ошибается. Даже самые лучшие. Они делают это реже прочих, и все-таки с ними это случается. И потом, в Подобедове есть что-то такое… ни Богу свечка, ни черту кочерга! — заключила она раздраженно.

Я про себя ахнул. Она применила к Владиславу Васильевичу то же определение, что я — к Легонькому! Такое совпадение не могло быть случайным. Значит, сходство между ними не только плод моего воображения…

— Да, — заявил я с твердостью. — Пусть ваша знакомая посмотрит меня. Спасибо вам большое за заботу.

Смешно, конечно. Ребяческий недостойный каприз. Но мне совсем расхотелось быть пациентом Подобедова.

Надежда Александровна — так зовут моего нового доктора — осматривала, выслушивала и выспрашивала меня долго. Гораздо дольше Владислава Васильевича. Лоб ее был сосредоточенно нахмурен, и она не пыталась развлекать меня болтовней, что было в обычае Подобедова.

Закончив осмотр, она присела у стола и задумалась. Свет лампы падал на ее каштановые с легкой проседью волосы в тугих естественных кольцах, оставляя в тени склоненный профиль. Надежда Александровна не была ни молода, ни красива. Но сейчас игра света и тени возвратила ее облику утраченную юность.

Я увидел чистое, решительное лицо эмансипированной идеалистки ушедшего века. Среди человеческих разновидностей эта — одна из самых милых когда-то моей душе. Они отжили, не успев состариться, как отжило все мое поколение и те, кто пришел несколько раньше нас.

Женщина-врач — редкая птица… Тут требовалась недюжинная отвага, а эта еще и выбрала хирургию. О, то был совсем особый жребий! Они не принимали мужских притязаний на превосходство, а с ними и женских уловок, призванных обмануть тщеславие самца, мнящего себя господином. Отвергали семейную неволю и гнет предрассудков… А сколько тупых, злобных насмешек надо было вынести, сколько презреть соблазнов во имя достоинства, как они его понимали! Одинока? Вероятнее всего.

— Почему вы отказались лечиться у Подобедова? — спросила она.

Прямота… ну да, конечно, тоже характерное свойство. Она внушала мне то глубоко почтительное сожаление, какое, должно быть, мог вызвать последний оставшийся в живых воин разбитой, но доблестной рати. Или Ламанчский рыцарь, лишенный даже оруженосца.

— У вас есть причина, чтобы мне не отвечать?

— Нет-нет, прошу прощения. Подобедов? Он, знаете ли, все морочил мне голову. Стоит задать ему прямой вопрос о собственном состоянии, как он тотчас расскажет вам притчу о превратностях бытия и бренности всего земного. Я все ждал, что запас этих поучительных сюжетов когда-нибудь истощится и он волей-неволей скажет мне правду. Но он оказался неисчерпаем, по крайней мере, запас моего терпения истощился раньше. А между тем из третьих рук я слышу, что он диву дается, как я еще дышу. Если вас это тоже удивляет, надеюсь, вы скажете прямо.

— А знаете, — возразила она неожиданно, — я Подобедова понимаю. У вас сложный случай. Можно, я тоже расскажу вам притчу? Но не бойтесь: потом я отвечу на все, что хотите.

Заинтригованный, я попросил:

— Давайте!

— Это случилось в годы войны. В один недобрый час в нашу клинику доставили царицу сартов. Их пригнали сюда на какие-то работы, связанные с войной. Они не позволили угнать только молодых и сильных: всем племенем с места снялись. Русский язык они знали плохо и, наверное, поэтому называли свою предводительницу царицей. Впрочем, для них-то она значила куда больше, чем Александра Федоровна… У нее был перитонит, штука страшная. Мужчины умирают всегда. Но женщинам иной раз удается помочь.

Впрочем, эта больная была плоха — надежды почти не оставалось. А сарты окружили меня — живописный такой народ, глаза как угли, вид не то воинственный, не то просто разбойничий — и говорят… то есть один говорил, другие языка не знали: «Вылечишь — ковер большой получишь, цены ему нет. Умрет царица — убьем».

Это было похлеще подобедовского парнишки. Однако Надежда Александровна продолжала рассказывать ровным голосом, без испуганных ужимок и восклицаний:

— Естественно, я подумала, что приходит конец. Но бежать было некуда. И что я за врач, если убегу? Сверх ожидания и операция прошла удачно, и послеоперационный период протекал хорошо. Единственное, что оказалось невозможно, — это не пропускать в палату сартских старух. Они так и лезли, не понимая возражений или не желая их понимать. Вероятно, они нам не доверяли. Да после того, что сделали люди нашего племени, силой пригнав их сюда, иного отношения мудрено было ожидать.

Она вздохнула, провела по лбу красивой, но, видимо, не по-женски сильной рукой:

— Как я их просила не проносить к больной еды и питья! Переводчик им что-то говорил, они кивали, казалось, соглашались… А царица-то на поправку идет! У меня гора с плеч, я, грешным делом, уже и место выбрала на стене, куда сартский ковер повесить…