Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху) - [84]

Позднее ему пришлось кое в чем себя упрекнуть, но отнюдь не потому, что он в своем толковании событий так легко уступил цинизму, а наоборот, потому что он серьезно недооценил цинизм и жестокость, до которых честолюбие и политические страсти могут довести безумную душу. Он, вероятно, упрекал себя в том, что слишком поддался избитым — и не лишенным высокомерия — идеям по поводу так называемого «восточного» менталитета и таким образом, в некотором роде, угодил в ловушку расистских психологических штампов. Еще он слишком «локализовался». Ему же следовало, напротив, обратиться к старой Европе, Европе крематориев, газовых камер и «великих политиков», таких, как Гитлер или Сталин. Считая, что заходит в поиске объяснений слишком далеко, он резко остановился, а нужно было сделать еще несколько шагов, чтобы до конца проследить все повороты этой игры властолюбия, безумия и смерти…

Стефани казалось, что окружавшая их теперь тишина, которую нарушало только слащавое бормотание, слетавшее с крыш, может в любой момент взорваться ужасающим грохотом. Но этого всего лишь требовали ее натянутые до предела нервы и сердце, искавшее во внешнем мире отзвук своего смятения…

Вошел сэр Давид Мандахар, так резко распахнув дверь, что та стукнулась о стену, — и Стефани дернулась, чтобы броситься на него, так, что Руссо еле-еле успел ее удержать.

На «горном вепре» был богато расшитый мундир из черного шелка с эполетами стального плетения, которые некогда украшали форму офицеров Хайбера и трансиорданских пограничных отрядов.[97] Однако он держал в руке не копье, а кольт, и учащенно дышал, что вызывало мысли не столько о героических рукопашных схватках, сколько об эмфиземе. На нем были лиловый пуштунский тюрбан и брюки цвета хаки с красными лампасами. В очередной раз Руссо доставил себе удовольствие, мысленно лишив его усов и бороды дикобраза, и тогда перед ним предстало одно из знакомых лиц мексиканских bandidos…[98]

Мандахар важной походкой прошелся до середины комнаты и посмотрел на них с холодностью, еще более ужесточавшей его черты, которые совершенно в этом не нуждались.

— Не знаю, волею ли случая или расчета вы оказались здесь, но мне жаль, — сказал он. — Вы станете свидетелями одного…

Он поднял густые брови в подобии иронической гримасы.

— Вы станете свидетелями «зверства», совершенного хадданской кликой в отношении Его Королевского Высочества принца Али Рахмана. Иными словами, этот маленький сопляк, который предал веру своих отцов и священный голос крови, когда спутался с безбожной хасанитской швалью, будет наказан, как того заслуживают предатели. Кстати, отмечу, что присутствие здесь агента ЦРУ ясно говорит о том, кто истинные хозяева этой страны… Но с этим будет покончено через несколько часов. Автономия только что была провозглашена, а шахиры не хотят автономии. Они хотят быть хозяевами всего Хаддана, как было всегда. И когда они узнают, что находящаяся у власти хадданская клика, не колеблясь, убила их дорогого законного лидера…

На его лице мешались удовлетворение и коварство, и его черты, казалось, расплылись и погрузнели от самодовольства — а ведь они должны были придавать «горному вепрю» человеческий облик.

— История с самолетом не дала результатов, на которые мы рассчитывали…

Он отвесил Стефани полупоклон.

— …несмотря на ваше сотрудничество, мисс Хедрикс. Я ценю упорство, с которым вы делали для нас все, что могли. Да, вы и в самом деле превзошли саму себя. Но когда найдут обезглавленное тело юного претендента на трон имамов, столь любимого и столь почитаемого шахирами…

Он им подмигнул и рассмеялся. После чего — рыгнул.

— Завтрак, — холодно сказала Стефани.

Лицо последнего разбойника афганских гор омрачилось.

— Скоро вам будет не до смеха, мисс Хедрикс, — сказал он. — Но уверяю вас, это будет не больно, я не сторонник жестокости, я сторонник эффективности. Я испытываю некоторое сожаление оттого, что застал вас здесь… Ибо само собой разумеется, что в этот раз не должно быть свидетелей. Ваш трагический конец вызовет возмущение цивилизованного мира и продемонстрирует, до чего готова дойти продавшаяся американцам преступная правящая клика…

Он грубо рассмеялся, а затем сделал движение, как будто нащупывает гарду своей сабли, но вместо этого достал из кармашка зубочистку из слоновой кости, коей принялся исследовать свои зубы и их окрестности. После чего отдал приказ солдатам и вышел. Бин-мааруф бросились на них, как свора собак, послушных голосу хозяина, и на несколько секунд, пока они сопротивлялись этим проклятым Аллахом, которым лишь подлость и предательство помогли выжить после изгнания из Хиджаза, Руссо уступил бесполезной ненависти и даже отчаянию. Поведение, которое позднее он осудил со строгостью и удивлением, так как он уже давно считал себя не способным на такой избыток чувств… Ударами прикладов их вытолкали наружу, и дальше они шли, ощущая спиной стволы ружей, а «волки пустыни» суетились вокруг них с нервозностью, которая могла в любой момент обернуться пулей в затылок.

Стефани ступала босыми ногами по холодным плитам, и единственной мыслью, которую она припомнила позднее, было воспоминание об одной песне из ее детства, первыми словами которой были: «В краю спокойного утра…» Пока они пересекали внутренний сад, она увидела, что бассейн, стены и окна белы от горлиц, которые заполонили и все кроны деревьев. Дворец трепетал, шевелился, и со всех сторон как омерзительная звуковая оргия раздавалось сладковатое воркование.