Головокружение - [22]

Имею ли я право дать слабину, когда где-то меня наверняка ждет дочь? Когда моя жена борется за жизнь? Когда ее тело кромсают лучи, которые вроде бы призваны лечить?

Неловким жестом я снова накрыл паука стаканом и решил, что пора сделать еще одну зарубку камешком.

III

Всего три дня. Так мне казалось.

Еще столько же – и Франсуаза отправится на операционный стол для трансплантации. А я-то где буду через три дня? И прежде всего – в каком состоянии? Смогу ли я держаться на ногах? Это было так жестоко, что мне захотелось выть.

Я вышел из палатки.

Внизу, возле края пропасти, теплился огонек фонаря. Я энергично растер себе плечи и осторожно пошел вперед. Рукавиц я не надел. Ноги плохо слушались, мышцы одеревенели. В полный рост поднялся враг, с которым трудно бороться: недостаток физической активности. Мы все оказались под угрозой рахита. Свет – одна из главных жизненных составляющих, без него начинается распад и угасание. Я отдавал себе отчет, до какой степени мне сейчас не хватает тепла солнечного луча, тепла улыбки.

Передо мной все мгновенно пришло в движение. Белый шлем покатился по земле, свет фонаря заметался, тени выгнулись высокими арками, и раздалось злобное ворчание. Фарид и Мишель дрались, причем Мишель уже подмял противника. Я подбежал и растащил их, рванув Мишеля на себя. Тяжелый, черт! У Фарида была разбита губа. Оба тяжело дышали, но соблюдали дистанцию. Я спросил Мишеля:

– Что случилось?

– Этот маленький гаденыш насмехался над нами с самого начала.

Я повернулся к Фариду. Тот ощупал губу кончиками пальцев, потом сплюнул на землю сгусток крови и отвел глаза. Судя по всему, досталось ему здорово. Мишель схватил меня за руку и потащил к пропасти. Хватка у него была железная.

– Он потихоньку поднялся, видно, думал, что мы спим. Вы храпели, а я свернулся у самого входа и не шевелился. Он что-то пошептал, наверное, чтобы проверить, не проснемся ли мы. Я не ответил. Тогда он потихоньку оделся в темноте, взял шлем, баллончик и пошел к леднику. Не знаю, что он там делал, но он светил себе фонарем, как будто что-то искал. Оттуда он пошел к тому месту, где мы его нашли. Я вышел из палатки и видел, как он взобрался на карниз, а потом спустился. За пазухой у него было что-то спрятано. Что-то большое.

Фарид угрожающе ткнул в Мишеля пальцем:

– Что ты несешь!

Потом взглянул на меня, пытаясь оправдаться:

– Я захотел пописать и решил отойти как можно дальше, чтобы не пачкать там, где мы живем. Поначалу я собирался помочиться на ледник, но потом сообразил, что это не лучшая идея: мы ведь пьем эту воду. Тогда я пошел к тому месту, где прикреплена моя цепь. В отместку нашему палачу, вот, мол, тебе, и пошел ты… Но честное слово, я не лазил наверх, я…

– Заткнись, паршивец! Он сразу же рванул к леднику, стараясь не производить шума. А я спрятался и все видел. Он наклонился над пропастью, достал что-то из-за пазухи и выбросил туда. Вон доказательство, глядите!

Фарид запротестовал и что-то возбужденно заговорил по-арабски, и этот выход за пределы языкового барьера меня напугал. Я взял фонарь и направил луч света в пропасть. Внизу, метрах примерно в десяти, я увидел узкий карниз. На нем что-то лежало: то ли кусок черной ткани, то ли черный мусорный мешок. Света было мало, к тому же луч сильно дрожал.

Мишель поднял палец:

– Вы видели? Я думаю, то, что он выбросил, осталось на карнизе.

Я повернулся к арабу:

– Это правда, все, что он говорит?

– Да нет же. Полный бред. Пакет на карнизе, скорее всего, там и лежал. Наверняка это шмотки, которые мертвяк выкинул перед тем, как себя укокошить. Не забывайте, что он был совершенно голый. Я понятия не имею, с чего железная рожа на меня так напустился. Ерунда, чушь собачья. Просто зло срывает, и все.

– Согласись, это по меньшей мере странно. Зачем Мишелю врать?

– Зачем? Да потому, что он врун и делает все, чтобы нас поссорить, ты все еще не понял? А кто тебе сказал, что он сам не спрятал этот мешок у себя в галерее, чтобы потом выбросить?

Мишель пожал плечами и нагнулся:

– Вам бы надо заглянуть в пакет.

Я внимательно оглядел мрачные стены, гладкие и скользкие, как каток.

– Невозможно, тут ни одной зацепки, очень скользко. И я уже много лет не лазил. Это равносильно самоубийству.

Он приподнял мою цепь:

– А это? У нее достаточно длины, чтобы послужить веревкой. Вы никуда не упадете.

От одной мысли о том, что мне придется повиснуть над этой воющей пропастью на конце собственной цепи, меня затошнило.

– А зачем Фариду понадобилось нас тут держать? Это действительно ерунда какая-то. Он ведь больше всех страдает от холода.

Араб убежденно подхватил:

– Да, зачем? Ты совсем больной на голову? Ты что, хочешь меня со смеху уморить? У тебя не только маска железная, но и мозги тоже.

Я подошел к нему:

– Ты говоришь, пописал? Показать можешь?

Фарид взял сигарету и прикурил от горелки. Когда он натягивал перчатки, пальцы его сильно дрожали.

– Ну вот ты мне тоже не веришь? А я думал, ты не такой, как он…

– Наоборот, я очень хочу тебе верить. Пошли.

Он пожал плечами:

– Идите сами проверяйте, а я пошел домой. У меня ноги как ледышки, и никакой массаж не помогает. Я сдохну от холода скорее, чем с голоду.