Головастик - [6]

После завтрака мы, собрав на кухне корзинку с едой — нелегально, разумеется, — тихонько сбежали из-под недостаточно бдительного контроля на конезавод, вознамерившись прогулять обед, а если получится, то еще и ужин. Я ничуть не сомневался, что отец будет крайне этим не доволен; впрочем, то не мои проблемы.

А вечером мы сидели в ее комнате, я на подоконнике, Винкл на ковре, и она тихонько наигрывала на гитаре грустную мелодию…

Балансируя на лезвии ножа,

Я иду по сложной вязи дорог.

Этот путь, коль выбран раз — навсегда,

Он ведет из райских кущ — да в острог.

Прячется он среди трав да кустов,

Исколол он ноги мне до крови.

Здесь блестит хрусталь разбитых миров,

И никто мне не протянет руки.

Этот путь жесток и очень далек.

И не знаю я, куда он ведет.

Все исчезло в сложной вязи дорог,

Все осталось далеко позади.

Не боюсь развилок я и мостов,

И упрямо я иду по пути.

Верится, что я найду хлеб и кров,

Хоть и знаю я теперь — не дойти…

Балансируя на лезвии ножа,

Я иду по сложной вязи дорог.

Этот путь, коль выбран раз — навсегда,

Он ведет из райских кущ — да в острог…

Я сидел на подоконнике, смотрел на несуществующий закат и думал о жизни, смерти и судьбе. А еще о своей Малышке Винкл, Головастике, девчушке с зелеными волосами, чьей жизни оставалось едва ли с месяц…

***

Следующим утром разбудивший меня Фернан, мой гувернер, высказал мне все, что он обо мне думает; должно быть, он со вчерашнего обеда готовил эту речь. После этого он отправил Марианн будить Винкл, а сам бдительно проследил, чтобы рубашка была отглажена, а галстук-бабочка был расположен точно по центру моей многострадальной шеи.

За завтраком мне мягко дали понять, что вся семья недовольна моим безответственным поведением; десертный прибор у моего места отсутствовал. Впрочем, я никогда не пылал особенной страстью к мороженому с фисташками, так что это не стало для меня серьезным ударом; к тому же я уже не в том возрасте, когда меня можно научить послушанию всего лишь лишением сладкого.

Еще отец вежливо намекнул, что знакомить Аластора с нашими территориями надлежит мне, и предложил начать с конезавода; я не воспылал особенным счастьем, но мое мнение явно не имело никакого значения.

— Леди Винетт, может быть, вы составите нам компанию?.. — предложил Аластор, облизывая десертную ложечку. Я с завистью покосился на его розетку с мороженым.

Отец не нашел, что возразить; и после завтрака мы, переодевшись, медленно и чинно пошли по бетонной дороге в сторону дальней громады стадиона.

Джинсы стесняют движения меньше классических брюк; но, несмотря на это, и я, и Аластор в них чувствуем себя довольно неуютно — сказывается излишне аристократическое воспитание; одна лишь Винкл выглядит совершенно беззаботной. Я залюбовался ее тонкой фигуркой, затянутой в светло-голубую ткань, и меня невольно кольнула зависть к ее избраннику, который будет видеть эту красоту ежедневно… я любил забывать о судьбе, ее ожидающей — сейчас это кажется мне трусостью.

Мы шли, а стадион не приближался; впрочем, расстояние обманчиво — от виллы до ипподрома всего-то минут десять пути.

Раньше, вспомнилось мне, здесь каждый месяц проводились скачки — забеги, конкур, фигурная езда, и на стадионах было не протолкнуться от гостей — еще бы, единственный конезавод, расположенный не на Земле, в который пускают почти всех желающих… В ложе можно было встретить, пожалуй, представителей всех Домов. Сколько в этот стадион было вбухано денег, страшно себе даже представить; и это даже не принимая во внимание зарплаты огромному персоналу, нужды самих лошадей, потери в пахотных землях… впрочем, окупился он, насколько мне известно, в первый же год.

Лошади… Марк, мой дед, обожал лошадей. Нас всех в обязательном порядке учили верховой езде — эдакое подобие старинной английской аристократии. Мы, потомки рода Фииншир, не пылали нездоровым энтузиазмом — седло довольно чувствительно травмировало чересчур нежную пятую точку, ноги и спина затекали от неудобного положения, а уж лучшей тренировки для пресса и вовсе придумать нельзя. К тому же лошадей потом надо мыть, им нужно перевязывать суставы перед всеми поездками, их нужно водить в инфракрасный "солярий" для пущего высыхания, а уж запах лошадиного пота… Мои старшие братья, к тому же, находили подобные занятия недостойными джентльменов. Мои сестры считали, что лошади — это страшные зверюги, и лучше бы к ним не приближаться. Мой отец только поощрял подобное отношение; из всего Рода лишь дядюшка Соалит одобрял увлечение Марка конным спортом, все остальные же лишь поминали тараканов в голове и давали старику наиграться в кавалерию.

Я же находил лошадь довольно нерациональным средством передвижения в современном мире, но вполне притягательной возможностью сбежать от представителей своей семейки. К тому же Винкл влюбилась в конезавод с первого мимолетного взгляда, и это чувство оказалось глубоким и взаимным.

Поэтому сейчас мы с Аластором мило беседовали о транспортных проблемах, причем я склонялся то в одну, то в другую сторону, раскачиваемый корзиной для пикника и гитарой своей бессовестной сестренки, а Винкл носилась вокруг нас по зелено-золотистому полю и собирала цветы.