Голова ведьмы - [124]

Потом он вскочил и от избытка чувств так сильно стиснул и потряс руку Эрнеста, что тот не удержался от крика; Дороти он подхватил на руки и закружил по комнате, а потом горячо расцеловал, сбив цветок орхидеи, которым она украсила свою прическу. Затем все снова уселись и принялись за портвейн – разумеется, мужчины, – чувствуя, как души их переполняет радость.

Единственным человеком, которого новости совсем не обрадовали, был Мазуку.

– У! – проворчал он, когда Джереми сообщил ему, что произошло. – Значит, Розовый Бутон станет Розой, и я больше не смогу отводить отца моего Мазимбу в постель. У!

С того дня Мазуку сделался необыкновенно задумчив и рассеян, явно размышляя о чем-то важном.

На следующее утро мистер Кардус послал за Эрнестом, прося его явиться в кабинет. Дороти провожала его.

– Ах, вот и вы! – воскликнул мистер Кардус.

– Да, это мы, – отвечала Дороти. – Что случилось? Мне уйти?

– Нет-нет, останься. То, что я скажу, касается вас обоих. Эрнест, взгляни на орхидеи, они так прекрасны… Ах ты! Я забыл, что ты не можешь их видеть. Прости меня!

– Ничего страшного, дядя. Я чувствую их аромат. – И Эрнест с удовольствием шагнул в дверь оранжереи.

В конце ее стоял небольшой столик и несколько железных стульев – здесь мистер Кардус иногда курил. Они расселись вокруг столика, и мистер Кардус вытер платком свою лысину.

– Итак, молодые люди, вы собираетесь пожениться. Могу я спросить, на какие средства вы рассчитываете жить?

– Ба! – воскликнул Эрнест со смехом. – Я даже не думал об этом. У меня не очень много средств, если не считать титула, особняка с бесчисленными и крайне ценными семейными реликвиями и ста восьмидесяти пяти акров оленьего парка.

– Ну, не думаю, что они у тебя действительно есть, но, к счастью для вас обоих, я не такой уж плохой опекун и хочу кое-что сделать для вас. Как вы думаете, что было бы лучше всего? Давай, Дороти, моя маленькая домоправительница, расскажи, какой ты видишь свою будущую жизнь – надеюсь, вы не хотите сбежать отсюда и оставить меня в старости одного?

Дороти по детской своей привычке нахмурилась и принялась что-то высчитывать на пальцах. Вскоре она ответила:

– Триста фунтов в год – для тихой умеренной жизни, на двоих.

– Что? – ахнул мистер Кардус. – А когда пойдут детишки?

Дороти вспыхнула в ответ на столь прямолинейное замечание, а Эрнест вздрогнул, несколько испуганный образом сыплющихся на него бесчисленных «детишек» – как, впрочем, почти каждый мужчина на его месте.

– Лучше пятьсот фунтов! – поспешно сказал он.

– О, так вот что вы думаете? – усмехнулся мистер Кардус. – Что ж, теперь скажу я. Я собираюсь положить вам две тысячи в год плюс оплата ведения домашнего хозяйства.

– Мой дорогой дядя, но это гораздо больше, чем мы хотели!

– Чепуха! Деньги есть – надо их тратить, и почему бы не потратить их на вас, вместо того, чтобы складывать их в банк или инвестировать? Могу вам сказать – их предостаточно. Все, чего я касался, обращалось в золото, мне кажется, такое частенько бывает с несчастливыми людьми. Деньги! У меня их гораздо больше, чем я могу потратить, и на земле полно идиотов, считающих, что счастье – это много денег.

Он немного помолчал и продолжал:

– Я дам вам и больше, но сейчас вы еще сравнительно молоды, и я не хочу разбаловать вас. Мир полон неожиданностей, и никто не может сказать, как дело повернется лет через десять. Я желаю тебе, Эрнест, соблюдать умеренность и научиться копить – пусть хоть немного. У вас впереди вся жизнь, и что бы вы ни выбрали – отсутствие денег не должно стать для вас препятствием. Послушайте, дети: я хочу сказать, что когда я умру, вы унаследуете практически все мое состояние; я разделил его поровну между вами, указав, что в случае смерти одного из вас оставшийся получает его долю. Это завещание я написал несколько лет назад и не вижу причин изменять его сегодня.

– Простите, дядя, – сказал Эрнест, – но что насчет Джереми?

Мистер Кардус слегка изменился в лице. Он так и не смог до конца избавиться от неприязни к Джереми, хотя врожденное чувство справедливости и шептало ему, что он неправ.

– Я не забыл о нем, Эрнест! – сказал он тоном, ясно говорившим о том, что разговор окончен.

Эрнест и Дороти горячо поблагодарили старика, но он уже не слушал их, поэтому они ушли, оставив его наедине с деловыми письмами. В коридоре Дороти задержалась и осторожно заглянула через стекло в комнатку, где обычно работал ее дед.

Старик сидел и быстро писал что-то; его седые волосы падали ему на лицо. Потом он, казалось, придумал что-то, вскинул голову и расплылся в широкой, хотя и кривой улыбке, осветившей его бледное лицо. Поднявшись со стула, он подошел к шкафу и достал из-за него длинную трость с насечками. Снова усевшись на стул, он принялся пересчитывать эти насечки, зачем взял перочинный нож и вырезал еще одну. Затем положил трость перед собой и забормотал что-то невнятное – он был не совсем немым, – сгибая и разгибая свою здоровую руку, необыкновенно мощную для такого старика. Дороти поспешила войти в кабинет.

– Дедушка, что ты делаешь? – резко спросила она.

Старик перепугался, челюсть его отвисла. Затем глаза потускнели, взгляд стал апатичным, он взял табличку и написал на ней: «Вырезаю зарубки». Дороти задала еще несколько вопросов, но он больше не отвечал.