Голоса вещей - [33]

— Кажется, есть… Но у него надежное алиби…

— Перепроверь. Затевая преступление, он в основном думал о путях отступления, о том, как замаскировать следы, отвести подозрение. Живет он подчеркнуто скромно, у него могут быть потертыми штанишки, залатанным воротничок рубашки, но проверь, не стоит ли он в очереди на машину или кооперативную квартиру. Люди обычно скрывают свою бедность, а у него она на виду. У него могут быть заискивающие манеры на работе и хамские — дома. Он суеверен, верит в приметы. Более того, ищет их повсюду и пытается разгадать скрытый смысл этих таинственных знаков.

— Так, — крякнул Зайцев.

— Возраст… Ему за тридцать пять. Скорее всего он худощав, всегда гладко выбрит, разговорчив. Говорит в основном о пустяках. Погода, моды, цены, судебные очерки в газетах, вчерашняя передача по телевидению и так далее. Трамвайная болтовня. На большее он не решается. Его не назовешь любимцем дам, и вообще у него с женщинами отношения сложные. Это пока все, Зайцев.

Ксенофонтов устало поднялся, словно все сказанное потребовало от него больших физических усилий, прошел на кухню.

— Это последняя, — сказал он, вернувшись и поставив бутылку посредине стола.

Зайцев взял фотографию, посмотрел на нее, повернул вверх ногами, поставил на бок, поднял глаза на Ксенофонтова, снова обратил свой взор к кофейным чашкам, шашечной доске, окуркам.

— И все, что ты сказал, — здесь? — Зайцев ткнул пальцем в снимок.

— Там даже больше того, что я сказал.

— Если подтвердится половина… Я уйду со своей работы.

— Ты не сделаешь этого, Зайцев! — воскликнул Ксенофонтов. — Это будет ошибка. Пусть я потряс твое воображение, но разве я смог бы что-нибудь увидеть, узнать, нащупать, не расскажи ты мне об этом преступлении, не покажи квартиру, не подари эту фотку! Да грош мне цена в базарный день!

— Хватит, — Зайцев поморщился. — Не уйду. Но боюсь, па этот раз ты погорячился.

— Не без этого, старик! — расхохотался Ксенофонтов. — Но так хотелось выглядеть в твоих глазах получше! Прости великодушно. Еще пивка?

— Нет. Хватит. Мне пора.

Зайцев поднялся, одернул рубашку, подтянул брюки. И сразу в нем что-то неуловимо изменилось. Перед Ксенофонтовым стоял не просто друг, с которым приятно выпить по стакану пива, перед ним стоял служитель правосудия, который узнал важные сведения и готов выполнить свой долг. Он пожал Ксенофонтову руку и вышел, не проронив больше ни слова.

Прошло какое-то время, друзья почти не виделись, разве что мимоходом останавливались у пивной бочки, но бочки оказались переоборудованными под квас, а квас почему-то варить перестали, так что для встречи не было ни места, ни повода. К тому же у Ксенофонтова появилась личная жизнь — в редакцию на стажировку прислали выпускницу факультета журналистики, и она оказалась настолько толковой, что Ксенофонтов просто не мог оставить ее ни на минуту, особенно после рабочего дня. Его суждения о жизни она воспринимала заинтересованно и, главное, с полным сочувствием. Дело дошло до того, что Ксенофонтов, сам того от себя не ожидая, однажды утром сволок свои кресла в соседний подвал, где сантехник взялся их перетянуть. Но тот сделал это столь халтурно, что Ксенофонтов ободрал новую ткань, сам перетянул ее, лишь после этого решился показать будущей журналистке свое жилье. И надо сказать, его жилье ей очень понравилось, настолько, что она даже не хотела уходить, но уйти пришлось, поскольку наступило утро и пора было опять приниматься за стажировку.

Зайцева тоже не было в городе — умотал куда-то по делам службы. Ксенофонтов, узнав об этом, лишь удовлетворенно кивнул. Следователь явно помешал бы успешной стажировке, а Ксенофонтов не смог бы уделить журналистке столько внимания, сколько она заслуживала. После завершения стажировки она уехала в свой город, и Ксенофонтову ничего не оставалось делать, как взять отпуск и отправиться вслед за ней, против чего она не возражала, более того, даже приветствовала его решение, встретила Ксенофонтова на вокзале, издали увидев его в толпе пассажиров, что было в общем-то нетрудно, учитывая его рост.

Едва, возмужавший и слегка похудевший, Ксенофонтов вошел в свою квартиру, едва успел принести кота от соседей, раздался телефонный звонок, и недовольный голос Зайцева спросил:

— Явился не запылился?

— Старик! — вскричал Ксенофонтов. — Жив?

— Сейчас буду, — сказала Зайцев и положил трубку.

Он вошел, пожал Ксенофонтову руку своей маленькой сухой ладошкой, похлопал по спине чуть пониже лопаток, поскольку до лопаток не дотягивался, внимательно осмотрел обновленные кресла.

— Скоро опять придет?

— Кто? — Ксенофонтов сделал большие глаза.

— Не надо! — Зайцев досадливо махнул рукой. — Мы тоже тут кое-чему научились, кой-чего замечаем… И занавесочки на кухне, и креслица и подсохшие цветочки в вазочке… Не меня же ты ждал с этими цветочками… — Он сел в кресло. В позе его чувствовалось нетерпеливое ожидание. — Неси стаканы, совсем умом тронулся! Раньше, Ксенофонтов, ты лучше соображал, стоило только пиву появиться на столе…

— Что делать, старик, что делать… Ты меня искал, — спросил Ксенофонтов, вернувшись из кухни со стаканами. — Неужели каждый час все эти дни звонил?