Голоса лета - [68]

— А кто он вообще такой, Габриэла?

— По сути, повеса из аристократов. Я же говорила, он англичанин. Служил в армии. Наверно, и жена у него где-нибудь есть. Денег много. Я так решила, потому что он не работает, а держать пятидесятифутовый шлюп на Виргинских островах — удовольствие не из дешевых.

— Ты была с ним счастлива?

— Вполне. Мы хорошо проводили время.

— Как его зовут?

— Не скажу. Это не имеет значения.

— Но если ты была с ним счастлива, почему вернулась в Англию?

— У меня будет ребенок, — ответила Габриэла.

Воцарилась тишина, которую, в общем-то, трудно было назвать тишиной, потому что в саду щебетали птицы. Потом Лора не к месту произнесла:

— О, Габриэла.

— Я поняла это только неделю назад.

— Ты была у врача?

— Нет, я и так уверена. В то же время я понимала, что, если я не буду рожать, если мне придется делать аборт, действовать нужно быстро. Но не только поэтому я отправилась прямиком домой. Истинная причина в другом: я хотела повидаться с отцом. Мне просто захотелось к отцу. Он нужен мне. Я должна сообщить ему, поговорить с ним, выслушать его совет и… Просто побыть с ним рядом, Лора. И когда я приехала в Лондон, а его там не оказалось, я подумала, что мне ничего другого не остается, как найти тебя и поговорить с тобой.

— Но ты ведь даже меня не знала.

— Мне необходимо было кому-нибудь рассказать.

Глаза Лоры наполнились слезами. Стыдливо, быстрым движением она смахнула их. Сказала:

— У меня никогда не было твердых взглядов в отношении абортов. Я не ратовала ни за, ни против. Но сейчас, когда ты произнесла это слово, оно наполнило меня таким ужасом и отвращением… Габриэла, прошу тебя, не делай аборт!

Девушка широко улыбнулась.

— Не волнуйся. Я уже решила, что буду рожать. Утром решила, когда разговаривала с Друзиллой, пока вы все спали. Увидев ее пухлого карапуза, я вдруг прониклась абсолютной уверенностью, что хочу ребенка.

— А его отец знает?

— Нет, я ему ничего не сказала.

— О дорогая… — Слезы вновь потекли по щекам Лоры. — Так глупо плакать, но ничего не могу с собой поделать. Может, и не следует радоваться, но я безумно счастлива за тебя.

— По-твоему, Алек взбесится, когда мы ему сообщим?

— Неужели ты так плохо думаешь о своем отце?

— Больше всего, — сказала Габриэла, — мне хочется вернуться в Лондон вместе с вами… Может быть, пожить у вас до рождения ребенка.

— Живи сколько хочешь.

— Тесновато нам будет в том маленьком домике.

— А мы уговорим Алека купить дом побольше, с садом.

Они рассмеялись, две женщины, устраивающие заговор против мужчины, которого обе любят.

— Всегда мечтала об этом. Не о большом доме — о ребенке. Но мне уже тридцать семь, и время от времени мои детородные органы начинают дурить… В общем, пока мне не очень везло. Поэтому я и легла на операцию. И поэтому я здесь. Поэтому не поехала с ним ни в Гленшандру, ни в Нью-Йорк. Но раз уж мне не суждено родить, хоть ты…

— На безрыбье и рак рыба?

— Ну что ты! Зачем же так!

Их внимание отвлекло какое-то движение в доме. Они подняли головы и увидели, как на террасу через стеклянные двери гостиной вышел Джеральд. Они наблюдали, как он взял стопку сложенных один на другой садовых стульев и принялся расставлять их на солнце вокруг белого железного стола. Потом, нагнувшись, поднял с земли какой-то мелкий мусор — возможно, спичку — и выдернул пару сорняков, торчавших меж каменных плит. Удовлетворенный наведенным порядком, он вновь исчез в доме.

— Замечательный человек, — промолвила Габриэла.

— Да, замечательный. Алек всегда преклонялся перед ним. Бедняга. Шестьдесят лет прожил холостяком, а теперь вот на его голову свалился полный дом женщин. Нас так много. Бесхозные женщины. Женщины без мужчин. Старая Мэй, штопающая носки в своей комнате; свою жизнь она прожила. Друзилла, мать-одиночка; у нее нет никого, кроме ее малыша. Сильвия Мартен, подруга Евы, постоянно наведывающаяся сюда в поисках общения. Пожалуй, она самая одинокая из всех. А еще ты. И я.

— Ты? Одинока? Но ведь у тебя есть Алек.

— Да, у меня есть Алек. Казалось бы, жаловаться не на что.

— А чего тебе не хватает?

— Да всего хватает. Просто до меня у него была другая жизнь, и я к ней не имею никакого отношения.

— A-а. Значит, ты про мою мать. Про «Глубокий ручей». Про меня.

— Прежде всего про тебя. Алек никогда про тебя не говорил. И это разделяло нас, как барьер, который я никак не могла разрушить, — не хватало ни уверенности в себе, ни решимости.

— Ты ревновала его ко мне?

— Нет, я не о том. — Лора лежала, пытаясь выразить свои чувства, найти верные, бесконечно важные слова. — Думаю, я была одинока по той же причине, что и Алек. Ты была не барьером, а зияющей пустотой, Габриэла. Ты должна была быть здесь, с нами, а тебя не было.

Габриэла улыбнулась.

— Ну, теперь вот она я, здесь.

— А как же Эрика? Она будет волноваться?

— Нет. Она думает, что я все еще плаваю вокруг Виргинских островов в веселой компании социально приемлемых нью-йоркцев. Когда отец вернется и будущее немного прояснится, я напишу ей, сообщу о том, что произошло.

— Она будет скучать по тебе.

— Не думаю.

— Ей бывает одиноко? Она страдает от одиночества?

— Никогда. У нее ведь есть лошади.