Голоса лета - [30]
Дом спокойно переносил все эти необычные веяния. Как пожилая добродушная тетушка, он не менялся, сохраняя безмятежность духа: та же обстановка, принадлежавшая старой крестной Джеральда, те же шторы, что она повесила, выцветшая обивка на стульях и креслах, викторианская мебель, фотографии в серебряных рамках, картины, фарфор.
Ева, приехавшая в Тременхир шесть лет назад в качестве жены Джеральда, произвела мало изменений.
— Здесь ужасно все обветшало, — сказал ей Джеральд, — но дом полностью в твоем распоряжении. Можешь хоть весь его перестроить.
Однако Ева ничего не хотела менять. На ее взгляд, Тременхир находился в идеальном состоянии. Источал покой, умиротворение. Ей нравились изысканные украшения и детали интерьера викторианской эпохи, старинные кресла и стулья, кровати с латунным каркасом, выцветшие ковры с цветочным орнаментом. Она не хотела менять даже шторы, и, когда они от старости начали расползаться, целыми днями листала каталоги «Либерти»,[26] подбирая ткани, которые по рисунку соответствовали бы вощеному ситцу, из которого были сшиты прежние шторы.
Теперь она вошла в дом через стеклянные окна-двери, что вели с террасы в гостиную. После яркого уличного света помещение казалось прохладным и сумеречным. Пахло душистым горошком, который Ева утром в большой вазе поставила на инкрустированный стол в центре комнаты. Из гостиной можно было выйти в широкий коридор с дубовым полом, который вел в просторный холл, а оттуда по деревянной лестнице с резными балясинами перил подняться мимо стрельчатого окна на верхний этаж, где висели старинные портреты и стояли украшенные резьбой большие шкафы, в которых некогда держали постельное и столовое белье. Дверь в их спальню была распахнута, отчего комната полнилась воздухом, а шторы с цветочно-геометрическим рисунком чуть раздувались под первыми порывами легкого вечернего ветерка. Ева сняла махровый халат и купальник, прошла в ванную и встала под душ, чтобы смыть соль с уже высохших волос. Потом надела свежее белье, бледно-розовые джинсы и кремовую шелковую блузку. Раньше волосы у нее были белокурые, теперь — почти белые. Она причесалась, подкрасила губы, подушилась.
Все, теперь за малиной, решила Ева. Она покинула спальню, по коридору дошла до двери на верхней площадке «черной» лестницы, ведущей на кухню. Но, взявшись за дверную ручку, она остановилась и, подумав немного, вместо того, чтобы спуститься вниз, отправилась по коридору в то крыло, где некогда располагалась детская, а ныне жила Мэй.
Она постучала в дверь.
— Мэй?
На ее зов никто не откликнулся.
— Мэй?
Ева отворила дверь, вошла. В комнате, находившейся в глубине дома, воздух был душный и спертый. Из окна вид был очаровательный — внутренний двор, дальше — поля, — но оно было плотно закрыто. В старости Мэй постоянно мерзла и потому не видела смысла в том, чтобы страдать, как она выражалась, от «завывающих сквозняков». Здесь было не только душно, но еще и тесно. Кроме тременхирской детской мебели, были еще вещи самой Мэй, которые она привезла с собой из Гемпшира: ее собственный стул, полированный сервировочный столик на колесиках, перед камином — коврик с узором из махровых роз, который сестра Мэй некогда связала для нее. На каминной полке фарфоровые фигурки — сувениры с позабытых приморских курортов — боролись за место со множеством фотографий в рамках. Почти на всех снимках были запечатлены либо Ева, либо ее сын Ивэн, оба в детском возрасте: когда-то давно Мэй была няней Евы, а потом, много лет спустя, волей-неволей, стала няней Ивэна.
Середину комнаты занимал стол, за которым Мэй ужинала или что-нибудь чинила. Ева увидела альбом для наклеивания вырезок, ножницы, клей. Наклеивание вырезок было новым развлечением Мэй. Она купила альбом в «Вулворте» во время одной из своих еженедельных поездок в Труро,[27] где она обедала с одной старой подругой и бесцельно бродила по магазинам. Это был детский альбом с изображением Микки Мауса на обложке, и он уже распух от вырезок. Помедлив в нерешительности, Ева стала листать альбом. Фотографии принцессы Уэльской, парусное судно, вид Брайтона, незнакомый ребенок в коляске. Это все были вырезки из газет и журналов, вклеенные аккуратно, но безо всякой логики.
О, Мэй.
Ева закрыла альбом.
— Мэй?
Ответа по-прежнему не было. Ее охватила паника. В последнее время она постоянно переживала за Мэй, опасаясь худшего. С ней мог случиться сердечный приступ или удар. Ева подошла к двери спальной, заглянула, со страхом думая, что сейчас увидит Мэй распростертой на ковре или бездыханной на кровати. Но здесь тоже было пусто, опрятно и душно. На прикроватной тумбочке тикали часы, постель была аккуратно заправлена, застелена покрывалом, которое Мэй связала сама.
Ева спустилась вниз и нашла Мэй там, где и боялась ее найти, — на кухне. Старушка суетилась без дела: расставляла посуду, банки и прочее не по тем шкафам, кипятила чайник…
