Голос сердца - [14]

Я замолчала, не представляя, что еще можно добавить к тому, что сказано — и так наболтала выше крыши. На Идолбаева я не смотрела — боялась увидеть в его глазах такую же ярость как тогда, когда спасала от него Нестерову. Просто продолжала смотреть на свою тетрадь, успев наизусть запомнить каждую черточку рисунка на обложке. Наверное, эта обложка будет сниться мне в кошмарах, напоминая о данном моменте.

Теперь настала очередь Адама нервировать меня своим молчанием. Мне показалось, оно длится так долго, что за это время могли родиться и умереть сотни галактик и вселенных. А он все молчал. Может быть, он ушел давно, а я все жду ответа? Я рискнула поднять голову и оторваться от злополучной обложки, чтобы проверить эту догадку.

Нет, не ушел. Адам смотрел на меня, но лицо у него было как непроницаемая маска. Не возможно было догадаться о чем он думает. В одном мне повезло — если он и злился, то не очень сильно и мог сам это контролировать. Иначе бы лицо не было таким непроницаемым. И тут он присел на самый краешек скамейки и, наконец, заговорил:

— Что ж, по крайней мере, честно. И твою растерянность я могу понять. Я и сам теперь задумался, а хочу ли я с тобой дружить или нет? Я думал ты совсем другая. Думал, ты смелая. А ты просто испугалась, Соколова. Ты ничего обо мне не знаешь и даже не пытаешься узнать, потому что ты меня боишься. Признай это, и все сразу встанет на свои места.

Это была чистая правда, как же быстро он меня просчитал: за пять минут разобрался в том, с чем я мучилась четыре дня. Отнекиваться было глупо, обижаться — нелепо. На правду ведь не обижаются. И я сказала:

— Хорошо, признаюсь. Я тебя боюсь. Ты напористый, агрессивный и непредсказуемый. Общаясь с тобой, я будто хожу по минному полю, не зная где мина подорвется, а где — нет. Это очень страшно, Адам. Это все время держит в напряжении и заставляет задумываться над каждым словом или жестом. А друзья должны общаться между собой свободно, без всякого напряжения, разве не так? Согласись, любой бы на моем месте испугался. Да, я тебя боюсь и всегда боялась, потому что ты можешь причинить боль просто так, лишь от того, что тебе так захотелось, не задумываясь о последствиях.

— Но ты же не боялась меня, когда защищала Нестерову! — воскликнул Адам — ты была такой спокойной, я не почувствовал в тебе и капли страха! И только поэтому сам смог успокоиться. Почему же ты испугалась теперь?

Бесстрастная маска, скрывавшая его эмоции раскололась вдребезги, и я увидела его боль, гнев и обиду. Это многое мне о нем рассказало. Наконец-то я осознала, в чем у нас с Идолбаевым возникло недопонимание:

— Нет, Адам, не правильно. Тогда я тоже боялась. Мне хотелось убежать от тебя подальше. Я бы так и сделала, да только выход был заблокирован. И у меня не осталось выбора. Если не можешь от своего страха убежать, то надо встретить его лицом к лицу и сквозь него пройти, надо сделать его незначимым, затолкнуть подальше, забыть о нем на время. А вместо него надо сосредоточится на чем-то другом, более важном, чем страх. Это и есть смелость, Адам, понимаешь? Смелость — это не отсутствие страха, он никуда не девается. Смелость — это сосредоточенность на чем-то более важном, чем страх.

Парень так внимательно слушал меня, как будто я открывала ему великие тайны. Неужели он этого не знал? Пока я говорила, обида и гнев постепенно покинули его лицо и оно приняло задумчивое выражение. В глазах мелькнуло любопытство:

— И на чем же ты сосредоточилась в тот раз?

Я пожала плечами:

— Наверное, на своем чувстве справедливости. Мне показалось очень несправедливым, что староста пострадает за то, что просто пытается быть хорошей старостой.

— Хм, тогда мне все равно не ясно, откуда у тебя взялось твое спокойствие: я думал, ты сосредоточилась на нем — парень устало провел рукой по своим темным слегка вьющимся волосам.

— Да, так и есть. На спокойствии я тоже сосредоточилась, но уже потом… Как тебе объяснить? Толчком послужило чувство справедливости, оно помогло приглушить мой страх. Но твою ярость было этим не победить. Нужен был дополнительный противовес. И вот спокойствие и равновесие стали этим противовесом. Я старалась сосредотачиваться на них изо всех сил по двум причинам: во-первых они нужны были тебе для погашения ярости, а во-вторых они нужны были мне, чтобы приглушать мой страх и быть смелой. Видишь, все просто.

— Да, действительно, просто — подтвердил Идолбаев и хмуро добавил — если ты все это так хорошо понимаешь, то почему думаешь, что не справишься с моей яростью в следующий раз и говоришь, что тебе это не по зубам?

Я призадумалась: а и правда, почему? И тут же поняла:

— Ты не учитываешь один фактор. Мы все постоянно меняемся. Я — человек, и ты — тоже человек, мы не роботы. И наши качества меняются вместе с нами. В один день может оказаться, то твоя ярость выросла, а мое спокойствие осталось на прежнем уровне; в другой день, наоборот, уровень твоей ярости остался прежним, а мое спокойствие — пониженное. И в том и в другом случае, мне — крышка. Я могу тебе помогать без последствий для себя только если мое спокойствие будет сильнее или хотя бы равно твоей ярости. В прошлый раз так было, но я не могу рассчитывать, что так будет вечно. Все меняется.