Голос над миром - [5]

Из всех своих героинь я больше всего любила и люблю восторженно и пылко Джильду и Виолетту. Роль Джильды я исполняла в самом начале своей оперной карьеры, а Виолетты — уже в полном расцвете таланта.

Все величие и совершенство опер Верди, и особенно «Риголетто» с партией Джильды, звучащей необыкновенно свежо и проникновенно, дал мне почувствовать маэстро Тосканини.

«Риголетто» — это величайшее достижение Верди, одинокая и недостижимая звезда на безграничном небосводе оперы.

При одной мысли о роли Джильды, а позднее Виолетты я испытывала священный трепет и спеть главную партию в «Травиате» отважилась лишь после долголетних серьезных и глубоких размышлений.

В партитуре «Травиаты» тоже есть немало бессмертных страниц, на которых Верди сумел проникновенно рассказать о любви и горе.

Романтизм музыки «Травиаты» совершенно лишен ложного пафоса, он приобретает классическую чистоту и прозрачность.

Итак, повторяю, я долго думала, прежде чем решилась спеть Виолетту. Образ любящей и страдающей женщины привлекал и манил меня, но я знала, что мои внешние данные не подходят для этой роли, хотя я и обладала достаточно нежным, лиричным голосом, чтобы передать всю глубину страсти Виолетты, силу ее чувств и, наконец, все безмерное отчаяние и страдания, закончившиеся смертью героини.

Работая над партитурой «Травиаты», я обратилась за помощью не к музыканту, а к великому драматическому актеру Эрмете Цаккони. Это он приободрил меня и благословил на новый, нелегкий труд.

Что касается опер Беллини, то понять их чистейший и возвышенный пафос мне помогла несравненная моя наставница Барбара Маркизио. Настойчиво работая под ее суровым и твердым руководством, я убедилась, что в беллиниевских операх кроме бессмертных арий огромную роль играют речитативы, в которых слова неразрывно связаны с музыкой, рождающейся прямо из глубины сердца.

Истинным чудом стилевой ясности, искренности и простоты безусловно является его «Сомнамбула». В этой опере я пела бесчисленное число раз и всегда предпочитала ее другим.

Амина, простая и честная крестьянская девушка, была моей любимой героиней, и я с неизменным трепетным волнением пыталась в пении передать ее счастье, наивность, бесхитростную любовь и горе.

В последнем акте, когда я спускалась с моста и, начав редкой красоты речитатив, доходила до слов: «Ах! Не гадала тебя здесь встретить…» — я испытывала такое ощущение, словно таинственная сила возносила меня над землей, и всей душой отдавалась пению.

Если Беллини на всю жизнь пленил меня своей чистейшей мелодической волной, поэтически окрылявшей самые простые чувства, Россини околдовал меня бьющей через край живостью, которую можно сравнить с неисчерпаемым каскадом искрометной, безудержной радости. Он был гением веселья. Мне кажется, что и через тысячу лет человечество, как и мы с вами, будет наслаждаться оглушительным, озорным смехом «Севильского цирюльника».

Мне довелось очень часто и с неизменным удовольствием исполнять роль Розины.

Блестящей, дьявольски хитрой, прирожденной актрисой, удивительно женственной, нежной, но еще больше коварной — полной противоположностью Амине — представлялась мне Розина. Мне думается, что я сумела очень по-своему воплотить образ Розины, оставаясь, однако, предельно верной тексту и духу бессмертного творения Россини. Особенно лестно вспомнить, что за исполнение этой роли меня удостоили похвал величайшие певцы того времени.

С Гаэтано Доницетти связаны воспоминания о моих успехах в операх «Лючия ди Ламмермур» и «Дон Паскуале». Лучшие арии в «Лючии ди Ламмермур» Доницетти написал для тенора, но должна признаться, что сцена безумия вместе со знаменитым «рондо», хотя и не принадлежит к самым интересным страницам оперы, не раз приносила мне величайший триумф.

Когда я пела в «Лючии», то часто ловила себя на мысли: как жаль, что я не могу петь и арии Эдгара!

Конечно, подобные мечты были немного ребяческими и наивными, но они рождались от переполнявших меня чувств.

С огромным старанием, испытывая большую радость, я с первых моих выступлений на сцене пела Норину в опере «Дон Паскуале». К этому изумительному созданию, чей характер так прекрасно передан в музыке, я испытывала живейшую симпатию. Меня всегда привлекал комический жанр, и я сразу же нашла точную интонацию для образа Норины. Вокально партия Норины не особенно трудна, но ее сложность, по-моему, заключается в гармоничном сочетании неподдельного веселья с тонкой иронией.

Приятным воспоминанием осталась для меня и опера «Линда де Шамуни», в которой я пела долгие годы. В этой опере тоже есть сцена безумия, вокально не столь виртуозная, как в «Лючии ди Ламмермур», но более напряженная и драматичная.

О Пьетро Масканьи я впоследствии постараюсь рассказать подробнее. Меня он окружил особым вниманием, всегда относился ко мне, словно к родной дочери, и с первой же встречи угадал в начинающей певице незаурядный талант.

Нам с Хуанитой Караччоло Армани посчастливилось стать первыми исполнительницами партии Лодолетты. Образ трепетной голландки бесконечно волновал меня, особенно в последнем акте, когда она, отчаявшись и потеряв все надежды, умирает среди снежных сугробов. Ария Лодолетты хватает за сердце. Сколько слез заставила она пролить самого Масканьи, дирижировавшего своей оперой уже во время второй мировой войны в нашем последнем незабываемом турне. Волнение старого маэстро передавалось мне и всем исполнителям.