Голос крови - [44]

Таня стала заваливаться набок прямо на большого начальника в погонах. Он подхватил ее под руки и потащил в шконке. Следом на полу образовалась кровавая полоса. Начальник испугался и быстро почти бросил Таню на шконку. Он выглянул в коридор и закричал:

– Врача, срочно врача….

Это все, что смутно помнила Таня, потому, что потом в глазах у нее помутилось и куда-то уплыло в черную черноту….

Глава восемнадцатая Тяжелые последствия

Прошло три года. Страшных три года.

Таня осталась после них совсем опустошенной и морально, и физически.

Ее выпусти из тюрьмы через месяц, так и не извинившись за все с ней содеянное. Почему ее держали так долго, она не поняла. Ребенка она потеряла.

Этот месяц, проведенный ею в камере очень многое для нее открыл. Она очень часто общалась со своим Ангелом и задавала ему самый невероятные и немыслимые вопросы. Ответы, которые она получала, свели бы с ума любого нормального человека, если ему это озвучить, но Таня сказала сама себе, что никогда не будет рассказывать об этих беседах никому. Никогда!

Первое, что она сделала, когда очутилась на свободе, это поехала в Пущино. Оказалось, что лабораторию закрыли. Здание было опечатано и стояло пустое и тоскливое. Тетю Машу она нашла в ее доме. Та бросилась к Тане на грудь и громко разрыдалась, приговаривая:

– Боже мой! Живая! Боже мой! Счастье-то какое!

Она очень изменилась. Было заметно, что она тоже была опустошена внутренне, постарела и похудела внешне и пугалась каждого шороха. Вот она то и рассказала ей все, и даже то, как погиб Феликс.

– Ой, Танюшенька! Страсти-то какие! Феликса приехали забирать через неделю после того, как увезли вас. С утра, как все про вас узнали, сразу ничего не поняли, но за эту неделю шуму было! Во-первых, отстранили от дел вашего главного начальника в Министерстве, Генриха Степановича Ивановского. Мало этого, выгнали из партии. Во-вторых, всех ребят из лаборатории таскали в органы на допросы и пугали, что тоже посадят, потому что еще посадили бухгалтершу Анну Алексеевну и Колю. Искали украденный спирт. Коля продержали трое суток и отпустили. Но он был парень молодой, боялся всякого подозрения ребят про то, что это он писал анонимки, и не выдержал первым. Он раздобыл где-то ружье и ночью застрелился. Вот тогда-то из тюрьмы и пришла весть, что Сашу твоего убили. Да!

– Боже! Бедный Коля! – Таня зажала рот рукой, чтобы не закричать громко, по бабьи, в голос, потом переждала немного, а потом с трудом выговорила: – А Сашу потом кто-то забрал? Разрешили? – спросила и тихо заплакала.

– А Колю родители еще тогда забрали из тюрьмы с большим скандалом. ЭТИ не хотели отдавать. Но потом все-таки отдали. Родная моя. А я ж была на похоронах. Его мать так, родимая, плакала! Говорила мне, что он у них был единственный кормилец, и что они теперь без него будут делать, она даже не знает? Такой молодой… – Тетя Маша опять тихо заплакала. – Даааа…

Они посидели молча, поплакали, повздыхали, а потом тетя Маша продолжила:

– И только потом выяснилось, что кто-то подсиживал самого Феликса! Да! Писал на него бесконечные анонимки, а спирт был предлогом, потому что и в ОБХСС тоже писали, про спирт. Да! Мало этого, анонимки писал кто-то из нашей лаборатории, потому что описанное в них было до такой степени похоже на правду, что этого никто кроме работавшего внутри самого нашего коллектива знать не мог. Да!

– Боже! Тетя Маша! Что ты говоришь? – Таня даже поперхнулась вдруг от неожиданности и подавилась не просохшими еще слезами. – Не может быть! Это до такой степени неправдоподобно, что не укладывается в голове. Ты хочешь сказать, что наш дружный коллектив имел внутри себя сексота?

– Ты представляешь себе такое? И этот кто-то был самой настоящей сволочью мерзопакостной! – возмутилась тетя Маша.

– Да! И этот кто-то в нашей лаборатории оказался самым гнусным мерзавцем из всех, которые я могла себе представить? Какой ужас! Как же он может жить дальше на этой земле, имея за спиной троих хороших убитых людей и одного младенца! Моего сыночка! Неужели этот мерзавец не побоялся Бога!

– А потом рано утром забрали Феликса и повезли с обыском на его дачу. – продолжала тетя Маша.

– А что, дача на самом деле была? – удивилась Таня.

– Да какая дача. Бабушкин старый дом в деревне. – тетя Маша вздохнула.

– А что они там искали?

– Огромные деньжищи за спирт, и за украденный зачем-то перфоран. Они всех пугали тюрьмой и требовали сознаться в воровстве этот вашего перфорана, будь он неладен.

– И потом.

– Потом ничего не нашли и уехали, а он на этой даче остался. А утром его нашел сосед. Повешенного. Мы все уверены, что его они сами повесили. От злости! Потому что после их отъезда никто к нему в дом не заходил, да и следователь намекнул, что он с ночи висел, а не утром повесился. Вот так вот! Девочка моя. Жалко мне тебя как! Ребеночка потеряла?

– Потеряла, тетя Маша. Ой, потеряла… – и опять но уже совсем тихо заплакала. Тетя Маша обняла ее за плечи и стала гладить по спине.

– И куда ты теперь? – спросила она.

– Поеду домой, к маме и папе. А что делать? Лаборатории больше нет и работать мне здесь негде. Восстановлюсь в институте, отчислили наверняка, буду сдавать экзамены, получу в конце концов диплом и начну искать работу. А может и не буду работать. Буду в себя приходить. Не знаю.