Голос из толпы. Дневниковые записи - [42]

– Давай листай! Кончил.

Пришел мастер 5‐го цеха Григорьев:

– С карандашом прочитал итоги выполнения плана, удивился: в первый раз узнал, как мы еще отстаем от Америки. Почти по всем отраслям промышленности. Как там, черти, работают!

В помещении конструкторского бюро темновато. Конструкторы решили: надо сюда побольше лампочек. И написали заявление. Подписались. Принесли заявление на подпись к начальнику бюро. Он взорвался: «Подписывать не буду! Вот с такого и в Венгрии началось».

Шаблоны: «величественная поступь завода», – пишет Чертков в своей книге. «Величественная поступь нашей страны», – пишет в передовой «Правда».

Кантор, после ознакомления с учетом на заводе:

– Противно до тошноты, насколько все изверились друг в друге. В мелочах, и то отгораживаются один от другого бумажками, перестраховываются подписями. Никто никому не верит, каждый почему-то ждет от коллеги подвоха, обмана, жульничества.

Группа ОГК сконструировала новую машину. Каждому члену группы – премия: 400 рублей. А начальнику ОГК – 3000 рублей (в целом по отделу ежегодно делают по пять новых машин. 15 000 премии начальнику?).

Певзнер, из флотской газеты, вспоминает о 30‐х годах:

– Как жалко, что дневника тогда не вел! А впрочем, и вести его было нельзя – забрали бы меня.

Рабочие бывают разные. Одни работают честно, и мировоззрение у них честное. Они не скрывают его под красивыми фразами, и на красивую фразу их тоже не возьмешь.

Другие знают одно – деньги. И вот такие на первом же митинге, через несколько часов после опубликования постановления о госзаймах, талдычат:

– Говори, говори, Шишков! (Шишков – председатель завкома.) Не дураки, понимаем: опять к нам в карман лезут.

А первые, как рабочий Иванов, выступают:

– Отдадим облигации государству!

И, чудо, в зале – по-настоящему бурные аплодисменты.

Но… идешь по улице, прислушиваешься, всюду – о займах по-шкурнически: в карман к нам залезли.

А сегодня, 20 апреля, – новое постановление о займах. Послабление сделали: подписка этого года будет выплачиваться вскорости, а не через 25 лет… Доходит до верхов брожение в низах!

Вчера приходит в редакцию Шурупов, главный технолог завода, разъяренный на критическую заметку в газете. Кричит:

– Вот начнется как в Венгрии, вас первых будут вешать! А не меня. Я из народа.

Пришел и сегодня. Полились разговоры с Егорьковым (Шурупов сидел при Сталине, кажется, за космополитизм).

Егорьков:

– Посадили вас, а что вы сделали? Сопротивлялись? Слово за правду подали? Вы молчали!

Шурупов:

– Я один?! Все 200 миллионов молчали.

Егорьков:

– Вот именно, все молчали: и печать – все!

Зашла речь о профсоюзах.

Шурупов:

– Нет у них никаких прав. Перчатки надо рабочим выдать, и то не могут… Профсоюз у нас числится только на бумажке.

Егорьков:

– Недавно дали чуточку прав. Но в общем-то так: только ответственность и – никаких прав.

Шурупов:

– То, что дали, капля в море. Вот что было на Уралмаше. На собрании, где присутствовало 20 тысяч рабочих, выступает один: надо заново создать профсоюзы! Чтобы в них – ни одного служащего, ни одного ИТР. Чтобы были в профсоюзах те, кто на своей шкуре знает нужды рабочих. И ни одного члена партии! Мы им не верим… В ответ – аплодисменты. Да что далеко ходить! На партсобрании в цехе № 7 выступает карусельщик: то, что случилось в Венгрии, правильно. Кто мы такие? Крестьяне – они как крепостные, а мы, рабочие, – рабы. Директор – всем хозяин. Все перед ним лебезят. Секретарь нашей парторганизации Виноградов – прихлебник у начальника цеха, сидит у него в кармане, его боится – и не может не бояться! А между тем кто этот карусельщик? Кончил высшую партшколу, был чуть ли не секретарем парткома на каком-то заводе, и когда сидел на высоком стуле, ничего, был довольный, «гнул» политику. А как за станок поставили, то и заговорил.

Егорьков:

– У нас по своей инициативе вопроса не поставишь – настолько верхи привыкли заправлять народом, а народ привык, чтобы им заправляли. Однажды, когда зашел спор с одним «инакомыслящим», мой сосед, присутствовавший при этом споре, нагнулся ко мне и говорит тихо: «Хорошо было при Сталине, тогда хоть Колыма была!» Боже, какая привычка к кнуту! У нас: знай выполняй предписания, о политических или других правах лучше не заикаться.

Шурупов:

– Кто мы: граждане или подданные?

Когда в Венгрии происходили известные события, у нас развешивались листовки с призывом к восстанию, – это факт. А вот из слухов: во всех учреждениях пишущие машинки на выходной день – под замок. Чтобы кто-нибудь не печатал на них листовок.

Евгеньев из железнодорожного цеха рассказывает про немцев – у него после войны к ним как к нации ненависть осталась:

– Наши глупые атаки они встречали руки в боки, нахально гоготали, подпускали и клали штабелями, в общем, с издевкой нас убивали.

Еще рассказал: пошли они в разведку, нарвались на немцев. Сидят под минами, вдруг он видит, что командир за голову схватился, хотел сказать: «Товарищ командир, вы ра…» И уже сказал это, но тут его самого в бок сильно ударило, и что-то теплое хлынуло изо рта; видит: кровь… Шатаясь, побрел назад, к своим. Идет. Перед ним поле. И вдруг вспоминает: это же поле заминировано нашими. Ошибся в пути. Надо идти обратно. Но сообразил: если повернет обратно, то не дойдет, зальется кровью. И пошел по минному полю. Прошел. Подлез под проволочное заграждение и потерял сознание. Из той разведки он один вернулся.