Голос блокадного Ленинграда - [48]

Шрифт
Интервал

            Он встал и шепнул, а не крикнул: — Пора!
            Он полз и бежал, распрямлялся и гнулся,
            он звал, и хрипел, и карабкался в гору,
            он первым взлетел на нее, обернулся
            и ахнул, увидев открывшийся город!
            И, может быть, самый счастливый на свете,
            всей жизнью в тот миг торжествуя победу, —
            он смерти мгновенной своей не заметил,
            ни страха, ни боли ее не изведав.
            Он падал лицом к Ленинграду.
            Он падал,
            а город стремительно мчался навстречу…
           …Впервые за долгие годы снаряды
            на улицы к нам не ложились в тот вечер.
            И звезды мерцали, как в детстве, отрадно
            над городом темным, уставшим от бедствий,
            — Как тихо сегодня у нас в Ленинграде, —
            сказала сестра и уснула, как в детстве.
            «Как тихо», — подумала мать и вздохнула.
            Так вольно давно никому не вздыхалось.
            Но сердце, привыкшее к смертному гулу,
            забытой земной тишины испугалось.

IV

           …Как одинок убитый человек
            на поле боя, стихшем и морозном.
            Кто б ни пришел к нему,
            кто ни придет,
            ему теперь все будет поздно, поздно.
            Еще мгновенье, может быть, назад
            он ждал родных, в такое чудо веря…
            Теперь лежит — всеобщий сын и брат,
            пока что не опознанный солдат,
            пока одной лишь Родины потеря.
            Еще не плачут близкие в дому,
            еще, приказу вечером внимая,
            никто не слышит и не понимает,
            что ведь уже о нем,
            уже к нему
            обращены от имени Державы
            прощальные слова любви и вечной славы.
            Судьба щадит перед ударом нас,
            мудрей, наверно, не смогли бы люди…
            А он —
            он о т д а н Родине сейчас,
            она одна сегодня с ним пробудет.
            Единственная мать, сестра, вдова,
            единственные заявив права,—
            всю ночь пробудет у сыновних ног
            земля распластанная,
            тьма ночная,
            одна за всех горюя, плача, зная,
            что сын —
            непоправимо одинок.

V

            Мертвый, мертвый…
            Он лежит и слышит
            все, что недоступно нам, живым:
            слышит — ветер облако колышет,
            высоко идущее над ним.
            Слышит все, что движется без шума,
            что молчит и дремлет на земле;
            и глубокая застыла дума
            на его разглаженном челе.
            Этой думы больше не нарушить…
            О, не плачь над ним — не беспокой
            тихо торжествующую душу,
            услыхавшую земной покой.

VI

            Знаю: утешеньем и отрадой
            этим строчкам быть не суждено.
            Павшим с честью — ничего не надо,
            утешать утративших — грешно.
            По своей, такой же, скорби — знаю,
            что, неукротимую, ее
            сильные сердца не обменяют
            на забвенье и небытие.
            Пусть она, чистейшая, святая,
            душу нечерствеющеи хранит.
            Пусть, любовь и мужество питая,
            навсегда с народом породнит.
            Незабвенной спаянное кровью,
            лишь оно — народное родство —
            обещает в будущем любому
            обновление и торжество.
           …Девочка, в январские морозы
            прибегавшая ко мне домой,—
            вот— прими печаль мою и слезы,
            реквием несовершенный мой.
            Все горчайшее в своей утрате,
            все, душе светившее во мгле,
            я вложила в плач о нашем брате,
            брате всех живущих на земле…
           …Неоплаканный и невоспетый,
            самый дорогой из дорогих,
            знаю, ты простишь меня за это,
            ты, отдавший душу за других.

Апрель 1944

В. Огрызко

Не из книжек скудных: Ольга Берггольц

Однажды в порыве откровенности у Ольги Берггольц вылетели эти строки:

           Я знаю о многом. Я помню. Я смею.
           Я тоже чего-нибудь страшного стою…

Однако в своих книгах она не рассказала и десятой части из того, что она знала и помнила.

Ольга Фёдоровна Берггольц родилась 3 (по новому стилю 16) мая 1910 года в Санкт-Петербурге. Её отец был заводским врачом. Когда началась гражданская война, родители предпочли обеих дочерей — Ольгу и Машу — эвакуировать в Углич. В Питер семья в полном составе вернулась лишь в 1921 году.

Первые стихи Берггольц сочинила ещё девочкой. В 1925 году она вошла в состав рапповской группы «Смена», где вскоре судьба свела её с поэтом Борисом Корниловым. Поэтесса потом вспоминала: Я приезжала на Невский, 1, напротив Адмиралтейства [где собиралась группа «Смена». — В.О.]. Вот там я и увидела коренастого низкорослого парнишку в кепке, сдвинутой на затылок, в распахнутом пальто, который независимо, с откровенным и глубочайшим оканьем читал стихи. <…> Глаза у него были узкого разреза, он был слегка скуласт и читал с такой уверенностью в том, что читает, что я сразу подумала: «Это ОН». Это был Борис Корнилов». Уже через несколько месяцев он стал её мужем. Берггольц родила ему дочь. Но брак оказался недолговечным: смерть ребёнка ускорила их расставание.


Еще от автора Ольга Федоровна Берггольц
Ольга. Запретный дневник

Ольгу Берггольц называли «ленинградской Мадонной», она была «голосом Города» почти все девятьсот блокадных дней. «В истории Ленинградской эпопеи она стала символом, воплощением героизма блокадной трагедии. Ее чтили, как чтут блаженных, святых» (Д. Гранин). По дневникам, прозе и стихам О. Берггольц, проследив перипетии судьбы поэта, можно понять, что происходило с нашей страной в довоенные, военные и послевоенные годы.Берггольц — поэт огромной лирической и гражданской силы. Своей судьбой она дает невероятный пример патриотизма — понятия, так дискредитированного в наше время.К столетию поэта издательство «Азбука» подготовило книгу «Ольга.


Живая память

Выпуск роман-газеты посвящён 25-летию Победы. Сборник содержит рассказы писателей СССР, посвящённых событиям Великой Отечественной войны — на фронте и в тылу.


Блокадная баня

Рассказ Ольги Берггольц о пережитом в страшную блокадную пору.


Ты помнишь, товарищ…

Михаил Светлов стал легендарным еще при жизни – не только поэтом, написавшим «Гренаду» и «Каховку», но и человеком: его шутки и афоризмы передавались из уст в уста. О встречах с ним, о его поступках рассказывали друг другу. У него было множество друзей – старых и молодых. Среди них были люди самых различных профессий – писатели и художники, актеры и военные. Светлов всегда жил одной жизнью со своей страной, разделял с ней радость и горе. Страницы воспоминаний о нем доносят до читателя дыхание гражданской войны, незабываемые двадцатые годы, тревоги дней войны Отечественной, отзвуки послевоенной эпохи.


Говорит Ленинград

Автор: В одну из очень холодных январских ночей сорок второго года – кажется на третий день после того, как радио перестало работать почти во всех районах Ленинграда, – в радиокомитете, в общежитии литературного отдела была задумана книга «Говорит Ленинград». …Книга «Говорит Ленинград» не была составлена. Вместо нее к годовщине разгрома немцев под Ленинградом в 1945 году был создан радиофильм «Девятьсот дней» – фильм, где нет изображения, но есть только звук, и звук этот достигает временами почти зрительной силы… …Я сказала, что радиофильм «Девятьсот дней» создан вместо книги «Говорит Ленинград», – я неправильно сказала.


Ленинградский дневник

Ольга Берггольц (1910–1975) – тонкий лирик и поэт гражданского темперамента, широко известная знаменитыми стихотворениями, созданными ею в блокадном Ленинграде. Ранние стихотворения проникнуты светлым жизнеутверждающим началом, искренностью, любовью к жизни. В годы репрессий, в конце 30-х, оказалась по ложному обвинению в тюрьме. Этот страшный период отражен в тюремных стихотворениях, вошедших в этот сборник. Невероятная поэтическая сила О. Берггольц проявилась в период тяжелейших испытаний, выпавших на долю народа, страны, – во время Великой Отечественной войны.