Голос блокадного Ленинграда - [44]

    гнусаво матерясь, скорбя,

    лист за листом ворочая.

    Но предсказанья ни к чему,

    и некому сказать,

    что смерть одна вернет ему

    небывшие глаза.

1927 или 1928

ОЗЕРНЫЙ КРАЙ

    Тлеет ночь у купырей,

    озерная,

    теплая…

    Ты не бойся, не жалей,

    ежели ты около…

    Не жалея, не грустя,

    полюби, хороший мой,

    чтобы скрипнули в локтях

    рученьки заброшенные.

    Только звезды по озерам

    вымечут икру свою,

    рыбаки пойдут дозором,

    по осоке хрустнув…

    Будут греться у огня,

    у огня кострового,

    будут рыбу догонять

    темною острогою.

    Бьется рыба о бока

    лодки ладно слаженной,

    горяча твоя рука,

    от тумана влажная…

    Только звезды по озерам

    плавают в осочье,

    да росы трясутся зерна

    на осинах сочных…

    Только белая слеза

    накипает на глазах.

1927 или 1928

БЕССОННИЦА

    В предутрии деревня,

    лесная сторона.

    И слухом самым древним

    бессонница полна.

    Пыхтят и мреют кочки

    у залежей озер.

    Над кладом кличет кочет

    в двенадцатый дозор.

    А в чаще бродят лоси,

    туман на их рогах,

    глядят, обнюхав росы,

    за синие лога.

    К осокам тянут утки —

    прохладны крылья всех;

    и теплый заяц чутко

    привстал в сыром овсе…

    Мой милый где-то дрогнет

    за кряквами пошел.

    Тревожен пыж у дроби,

    и холод словно шелк.

   …Предутреннему зверю,

    ночному ковылю,

    тебе и кладу — верю,

    как песне, и люблю…

<1927 или 1928>

" Нет, не наступит примирения "

    Нет, не наступит примирения

    с твоею гибелью, поверь.

    Рубеж безумья и прозренья

    так часто чувствую теперь.

    Мне всё знакомей, всё привычней

    у края жизни быть одной,

    где, точно столбик пограничный,

    дощечка с траурной звездой.

    Шуршанье листьев прошлогодних…

    Смотрю и знаю: подхожу

    к невидимому рубежу.

    Страшнее сердцу — и свободней.

    Еще мгновенье — и понятной

    не только станет смерть твоя,

    но вся бесцельность, невозвратность,

    неудержимость бытия.

   …И вдруг разгневанная сила

    отбрасывает с рубежа,

    и только на могиле милой

    цветы засохшие дрожат…

1937, март 1938

" Знаю, знаю — в доме каменном "

    Знаю, знаю — в доме каменном

    Судят, рядят, говорят

    О душе моей о пламенной,

    Заточить ее хотят.

    За страдание за правое,

    За неписаных друзей

    Мне окно присудят ржавое,

    Часового у дверей…

1938

" Сейчас тебе всё кажется тобой: "

    Сейчас тебе всё кажется тобой:

    и треугольный парус на заливе,

    и стриж над пропастью,

    и стих чужой,

    и след звезды,

    упавшей торопливо.

    Всё — о тебе, всё — вызов и намек.

    Так полон ты самим собою,

    так рад, что ты, как парус, одинок,

    и так жесток к друзьям своим порою.

    О, пусть продлится время волшебства.

    Тебе докажет мир неотвратимо,

    что ты — лишь ты, без сходства, без родства,

    что одиночество — невыносимо.

1940

" Не сына, не младшего брата — "

    Не сына, не младшего брата —

    тебя бы окликнуть, любя:

    «Волчонок, волчонок, куда ты?

    Я очень боюсь за тебя!»

    Сама приручать не хотела

    и правды сказать не могла.

    На юность, на счастье, на смелость,

    на гордость тебя обрекла.

    Мы так же росли и мужали.

    Пусть ноет недавний рубец —

    прекрасно, что ранняя жалость

    не трогала наших сердец.

    И вот зазвенела в тумане,

    в холодном тумане струна.

    Тебя искушает и манит

    на встречу с бессмертьем война.

    Прости, я кругом виновата —

    горит и рыдает в груди;

    «Волчонок, волчонок, куда ты?»

    Но я не окликну. Иди.

1940

" Откуда такое молчание? "

    Откуда такое молчание?

    О новый задуманный мир!

    Ты наш, ты желанен, ты чаян,

    Ты Сердца и Разума пир.

    Откуда ж молчанье на пире?

    И чаши с вином не стучат,

    И струны безмолвны на лире,

    И гости, потупясь, молчат.

1940, Финляндия

" О друг, я не думала, что тишина "

    О друг, я не думала, что тишина

    Страшнее всего, что оставит война.

    Так тихо, так тихо, что мысль о войне

    Как вопль, как рыдание в тишине.

    Здесь люди, рыча, извиваясь, ползли,

    Здесь пенилась кровь на вершок от земли…

    Здесь тихо, так тихо, что мнится — вовек

    Сюда не придет ни один человек,

    Ни пахарь, ни плотник и ни садовод —

    никто, никогда, никогда не придет.

    Так тихо, так немо — не смерть и не жизнь.

    О, это суровее всех укоризн.

    Не смерть и не жизнь — немота, немота —

    Отчаяние, стиснувшее уста.

    Безмирно живущему мертвые мстят:

    Все знают, все помнят, а сами молчат.

1940, Финляндия

ДОРОГА В ГОРЫ

    1

    Мы шли на перевал. С рассвета

    менялись года времена:

    в долинах утром было лето,

    в горах — прозрачная весна.

    Альпийской нежностью дышали

    зеленоватые луга,

    а в полдень мы на перевале

    настигли зимние снега,

    а вечером, когда спуститься

    пришлось к рионским берегам,—

    как шамаханская царица,

    навстречу осень вышла к нам.

    Предел и время разрушая,

    порядок спутав без труда,—

    о, если б жизнь моя — такая,

    как этот день, была всегда!

    2

    На Мамисонском перевале

    остановились мы на час.

    Снега бессмертные сияли,

    короной окружая нас.

    Не наш, высокий, запредельный

    простор, казалось, говорил: