Голос блокадного Ленинграда - [41]

Шрифт
Интервал

    И находили оправданья
    Жестокой матери своей,
    На бесполезное страданье
    Пославшей лучших сыновей
    О дни позора и печали!
    О, неужели даже мы
    Тоски людской не исчерпали
    В открытых копях Колымы!
    А те, что вырвались случайно,
    Осуждены еще страшней.
    На малодушное молчанье,
    На недоверие друзей.
    И молча, только тайно плача,
    Зачем-то жили мы опять,
    Затем, что не могли иначе
    Ни жить, ни плакать, ни дышать.
    И ежедневно, ежечасно,
    Трудясь, страшилися тюрьмы,
    Но не было людей бесстрашней
    И горделивее, чем мы!

?

ПЕСНЯ

    Мы больше не увидимся —
    прощай, улыбнись…
    Скажи, не в обиде ты
    на быстрые дни?..
    Прошли, прошли — не мимо ли,
    как сквозняки по комнате,
    как тростниковый стон…
   …Не вспомнишь
    как любимую,
    не вспомни — как знакомую,
    а вспомни как сон…
    Мои шальные песенки,
    да косы на ветру,
    к сеновалу лесенку,
    дрожь поутру…

1927

" Ты будешь ждать, пока уснут "

    Ты будешь ждать, пока уснут,
    окостенеют окна дома,
    и бледных вишен тишину
    нарушит голос мой знакомый.
    Я прибегу в большом платке,
    с такими жаркими руками,
    чтоб нашей радостной тоске
    кипеть вишневыми цветами…

Троица 1927

ПОЛЫНЬ

    Но сжала рот упрямо я,
    замкнула все слова.
    Полынь, полынь, трава моя,
    цвела моя трава.
    Все не могли проститься мы,
    все утаили мы.
    Ты взял платок мой ситцевый,
    сорвал кусок каймы…
    Зачем платок мой порванный,
    что сделал ты с каймой?..
    Зачем мне сердце торное
    от поступи земной?..
    Зачем мне милые слова
    от нелюбых — чужих?..
    Полынь, полынь, моя трава,
    на всех путях лежит…

Июнь 1928

" Вечерняя станция. "

    Вечерняя станция.
    желтая заря…
    По перрону мокрому
    я ходила зря.
    Никого не встречу я,
    никого, никого.
    лучшего товарища,
    друга моего…
    Никуда не еду я
    никуда, никуда…
    Не блеснут мне полночью
    чужие города.
    Спутника случайного
    мне не раздобыть,
    легкого, бездомного
    сердца не открыть.
    Сумерки сгущаются,
    ноют провода.
    Над синими рельсами
    поднялась звезда.
    Недавней грозою
    пахнет от дорог.
    Малые лягушечки
    скачут из-под ног.

1935

ГРИПП

    Эти сны меня уморят
    в злой тоске!..
    Снилось мне, что я у моря,
    на песке…
    И мельтешит альбатросов
    белизна,
    И песков сырую россыпь
    мнет волна.
    Я одна на побережье,
    на песке.
    Чей-то парус небо режет
    вдалеке…
    И густое солнце стелет
    зной вокруг…
   …Я очнулась на постели
    вся в жару…
    Но вокруг еще — кораллы,
    моря хрип…
    Мне сказали — захворала!
    Это — грипп…
    «Да, конечно, это климат
    подкачал…
    Ты просил меня, любимый,
    не скучать.
    Я старалась не заплакать
    при тебе…
    Но зачем такая слякоть,
    свист в трубе?!
    Я боюсь — меня уморят
    города…
    Мы с тобой увидим море
    скоро… да?»

31 января 1927

БЕАТРИЧЕ

    В небе грозно бродят тучи,
    закрываю Данте я…
    В сумрак стройный и дремучий
    входит комната моя…
    Часто-часто сердце кличет
    в эти злые вечера:
    Беатриче, Беатриче,
    неизвестная сестра…
    Почему у нас не могут
    так лелеять и любить?
    Даже радость и тревогу
    не укроешь от обид…
    Почему у нас не верят,
    а позорно и смешно
    так любить, как Алигьери
    полюбил тебя — давно?..
    Тупорылыми словами
    может броситься любой,
    заклеймили сами, сами
    эту строгую любовь…
    И напрасно сердце кличет,
    затихая ввечеру,
    Беатриче, Беатриче,
    непонятную сестру.

7 октября 1927

" Вот затихает, затихает "

    Вот затихает, затихает
    и в сумерки ютится день.
    Я шепотом перебираю
    названья дальних деревень.
    Ты вечереешь, Заручевье,
    и не смутит твоих огней
    на дикой улице кочевье
    пугливых молодых коней…
    Ты знаешь, что за темным полем
    стоит старинный, смуглый Бор
    и звездным заводям Заполек
    вручает прясла и забор…
    Крепки в Неронове уставы
    старообрядческих годов,
    и скобки древние у ставен,
    и винный запах у садов.
    А заповедные кладбища
    шмурыгой-лесом занесло,
    и соглядатай не разыщет
    и не прочтет заветных слов.
    Ты вечереешь, Заручевье,
    грибами пахнет по дворам…
   . . . . . . . .
    А ты? Не знаю, где ты, чей ты
    и кто с тобой по вечерам…

Октябрь 1927, Ленинград

НА ИВАНА-ПЬЮЩЕГО

    Во деревне у реки
    в базарную гущу
    выходили мужики
    на Ивана-Пьющего.
    Тут и гам, тут и гик,
    тут летают локти,
    тут и пели сапоги,
    мазанные дегтем.
    Угощались мужики,
    деликатно крякали,
    растеряли все кульки,
    гостинцы и пряники:
    А базар не в уголке,
    его распирало,
    он потел, как на полке,
    лоснился, как сало.
    У бабонек под мышками
    выцветала бязь.
    Базар по лодыжку
    втоптался в грязь.
    Но девки шли павлинами,
    желая поиграться
    с агентами длинными
    в пучках облигаций.
    А пономарь названивал
    с колокольни утлой,
    малиновым заманивал
    еще намедни утром.
    Тальянки ж в лентах-красоте
    наяривали пуще,
    как вдруг завыло в высоте
    над Иваном-Пьющим.
    Делать было нечего,
    базар взглянул туда:
    там самолет кружился кречетом,

Еще от автора Ольга Федоровна Берггольц
Ольга. Запретный дневник

Ольгу Берггольц называли «ленинградской Мадонной», она была «голосом Города» почти все девятьсот блокадных дней. «В истории Ленинградской эпопеи она стала символом, воплощением героизма блокадной трагедии. Ее чтили, как чтут блаженных, святых» (Д. Гранин). По дневникам, прозе и стихам О. Берггольц, проследив перипетии судьбы поэта, можно понять, что происходило с нашей страной в довоенные, военные и послевоенные годы.Берггольц — поэт огромной лирической и гражданской силы. Своей судьбой она дает невероятный пример патриотизма — понятия, так дискредитированного в наше время.К столетию поэта издательство «Азбука» подготовило книгу «Ольга.


Живая память

Выпуск роман-газеты посвящён 25-летию Победы. Сборник содержит рассказы писателей СССР, посвящённых событиям Великой Отечественной войны — на фронте и в тылу.


Блокадная баня

Рассказ Ольги Берггольц о пережитом в страшную блокадную пору.


Ты помнишь, товарищ…

Михаил Светлов стал легендарным еще при жизни – не только поэтом, написавшим «Гренаду» и «Каховку», но и человеком: его шутки и афоризмы передавались из уст в уста. О встречах с ним, о его поступках рассказывали друг другу. У него было множество друзей – старых и молодых. Среди них были люди самых различных профессий – писатели и художники, актеры и военные. Светлов всегда жил одной жизнью со своей страной, разделял с ней радость и горе. Страницы воспоминаний о нем доносят до читателя дыхание гражданской войны, незабываемые двадцатые годы, тревоги дней войны Отечественной, отзвуки послевоенной эпохи.


Говорит Ленинград

Автор: В одну из очень холодных январских ночей сорок второго года – кажется на третий день после того, как радио перестало работать почти во всех районах Ленинграда, – в радиокомитете, в общежитии литературного отдела была задумана книга «Говорит Ленинград». …Книга «Говорит Ленинград» не была составлена. Вместо нее к годовщине разгрома немцев под Ленинградом в 1945 году был создан радиофильм «Девятьсот дней» – фильм, где нет изображения, но есть только звук, и звук этот достигает временами почти зрительной силы… …Я сказала, что радиофильм «Девятьсот дней» создан вместо книги «Говорит Ленинград», – я неправильно сказала.


Ленинградский дневник

Ольга Берггольц (1910–1975) – тонкий лирик и поэт гражданского темперамента, широко известная знаменитыми стихотворениями, созданными ею в блокадном Ленинграде. Ранние стихотворения проникнуты светлым жизнеутверждающим началом, искренностью, любовью к жизни. В годы репрессий, в конце 30-х, оказалась по ложному обвинению в тюрьме. Этот страшный период отражен в тюремных стихотворениях, вошедших в этот сборник. Невероятная поэтическая сила О. Берггольц проявилась в период тяжелейших испытаний, выпавших на долю народа, страны, – во время Великой Отечественной войны.