Голос блокадного Ленинграда - [40]

И на земле ничейной… да, ничья!

Ни зверья и ни птичья, не моя,

и не полынная, и не ржаная,

и все-таки моя — одна, родная;

там, где во младости сажали тополя,

земля — из дикой ржавчины земля,—

там, где мы недостроили когда-то,

где, умирая, корчились солдаты,

где почва топкая от слез вдовиц,

где, что ни шаг, то Славе падать ниц,—

здесь, где пришлось весь мрак и свет

                                    изведать,

среди руин, траншеи закидав,

здесь мы закладывали Парк Победы

во имя горького ее труда.

Все было сызнова, и вновь на пустыре,

и все на той же розовой заре,

на юношеской,

             зябкой и дрожащей;

и вновь из пепла вставшие дома,

и взлеты вдохновенья и ума,

и новых рощ младенческие чащи…

Семнадцать лет над миром протекло

с поры закладки, с памятного года.

Наш Парк шумит могуче и светло —

Победою рожденная природа.

Приходят старцы под его листву —

те, что в тридцатых были молодыми,

и матери с младенцами своими

доверчиво садятся на траву

и кормят грудью их…

                     И семя тополей —

летучий пух — им покрывает груди…

И веет ветер зреющих полей,

и тихо, молча торжествуют люди…

И я доныне верить не устала

и буду верить — с белой головой,—

что этой жесткой светлой мостовой

под грозный марш «Интернационала»

сойдемся мы на Праздник мировой.

Мы вспомним все: блокаду, мрак и беды,

за мир и радость трудные бои,—

и вечером над нами Парк Победы

расправит ветви мощные свои…

1956–1963

«Я иду по местам боев…»

Я иду по местам боев.

Я по улице нашей иду.

Здесь оставлено сердце мое

в том свирепо-великом году.

Здесь мы жили тогда с тобой.

Был наш дом не домом, а дотом,

окна комнаты угловой —

амбразурами пулеметам.

И все то, что было вокруг —

огнь и лед

          и шаткая кровля,—

было нашей любовью, друг,

нашей гибелью, жизнью, кровью.

В том году,

           в том бреду,

                       в том чаду,

в том, уже первобытном, льду,

я тебя, мое сердце, найду,

может быть, себе на беду.

Но такое,

         в том льду,

                    в том огне,

ты всего мне сейчас нужней.

Чтоб сгорала мгновенно ложь —

вдруг осмелится подойти,—

чтобы трусость бросало в дрожь,

в леденящую — не пройдешь! —

если встанет вдруг на пути.

Чтобы лести сказать: не лги!

Чтоб хуле сказать: не твое!

Друг, я слышу твои шаги

рядом, здесь, на местах боев.

Друг мой,

         сердце мое, оглянись:

мы с тобой идем не одни.

Да, идет по местам боев

поколенье твое и мое,

и еще неизвестные нам —

все пройдут по тем же местам,

так же помня, что было тут,

с той железной молитвой пройдут…

1964

Из цикла «Анне Ахматовой»

1 …Она дарить любила…

…Она дарить любила.

                     Всем. И — разное.

Надбитые флаконы и картинки,

и жизнь свою, надменную, прекрасную,

до самой той, горючей той кровинки.

Всю — без запинки.

Всю — без заминки.

…Что же мне подарила она?

                Свою нерекламную твердость.

Окаяннеишую свою,

                молчаливую гордость.

Волю — не обижаться на тех,

                кто желает обидеть.

Волю — видеть до рези в глазах,

                и все-таки видеть.

Волю — тихо, своею рукой задушить

                подступившее к сердцу отчаянье.

Волю — к чистому, звонкому слову.

                И грозную волю — к молчанию.

1970

2 АННА АХМАТОВА В 1941 ГОДУ В ЛЕНИНГРАДЕ

У Фонтанного дома, у Фонтанного дома,

у подъездов, глухо запахнутых,

у резных чугунных ворот

гражданка Анна Андреевна Ахматова,

поэт Анна Ахматова

на дежурство ночью встает.

На левом бедре ее

                 тяжелеет, обвиснув, противогаз,

а по правую руку, как всегда, налегке,

в покрывале одном,

                  приоткинутом

                              над сиянием глаз,

гостья милая — Муза

                   с легкою дудочкою в руке.

А напротив, через Фонтанку,—

                            немые сплошные дома,

окна в белых крестах. А за ними ни искры,

                                         ни зги.

И мерцает на стеклах

                    жемчужно-прозрачная тьма.

И на подступах ближних отброшены

                                снова враги.

О, кого ты, кого, супостат, захотел

                                   превозмочь?

Или Анну Ахматову,

                  вставшую у  Фонтанного дома,

                         от  Армии  невдалеке?

Или стражу ее, ленинградскую белую ночь?

Или Музу ее со смертельным оружьем,

              с легкой дудочкой в легкой руке?

1970–1971

Ответ

А я вам говорю, что нет

напрасно прожитых мной лет,

ненужно пройденных путей,

впустую слышанных вестей.

Нет невоспринятых миров,

нет мнимо розданных даров,

любви напрасной тоже нет,

любви обманутой, больной,—

ее нетленно-чистый свет

всегда во мне,

              всегда со мной.

И никогда не поздно снова

начать всю жизнь,

                 начать весь путь,

и так, чтоб в прошлом бы — ни слова,

ни стона бы не зачеркнуть.

1962

СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ

" Нет, не из книжек наших скудных, "

И я не могу иначе…

Лютер

    Нет, не из книжек наших скудных,

    Подобья нищенской сумы,

    Узнаете о том, как трудно,

    Как невозможно жили мы.

    Как мы любили горько, грубо,

    Как обманулись мы любя,

    Как на допросах, стиснув зубы,

    Мы отрекались от себя.

    Как в духоте бессонных камер

    И дни, и ночи напролет

    Без слез, разбитыми губами

    Твердили "Родина", "Народ".