Гололед - [5]

Домой ехать не хотелось, он решил дождаться ее, развернув машину так, чтобы видеть дверь подъезда. И ждал так долго, все более и более досадуя на себя и в мыслях своих называя себя не иначе, как дураком, а то и похуже. Но уезжать все равно не хотелось, он знал, что в этом случае его досада еще более возрастет.

Итак, он был голоден, зол, у него кончились сигареты, стало ощутимо темно, ветер раскачивал фонарь у козырька подъезда, треугольная тень, как бесшумная волна прибоя, накатывала и откатывала от него, а она все не приходила.

В десятом часу открылась дверь и на крыльцо вышел какой-то мужчина. Буданов отвел равнодушный взгляд, но тут боковым зрением увидел, что вместе с ним вышла и та, кого он так долго ждал. Да, это была Антипова, он узнал ее, хотя она была в пальто, накинутом на плечи. Они оба, мужчина и женщина, постояли с минуту на крыльце, он махнул рукой и направился к дороге, а она посмотрела ему вслед и, ежась от холода, скрылась в подъезде.

«Ах, вот оно что, — подумал Буданов, — она была дома и не открывала дверь, она была не одна. Вот, значит, каково ее горе, безутешное горе вдовы».

Он зло и вычурно выругался, резко поворачивая ключ зажигания. Он чувствовал себя мальчишкой, обманутым и оскорбленным. Он ненавидел себя, но больше всего — ту, что одурачила его, взрослого, умного, проницательного и великодушного. «Гимназист, — честил он себя, — сопляк, желторотый романтик, растяпа, остолоп, выродок, кретин…» И зло свое вымещал на машине. Он бросал ее из стороны в сторону, безжалостно давил на тормоз, автомобиль взвизгивал, ерепенился, юзил на поворотах, и Буданов, стараясь угодить колесами в каждую выбоину на дороге, злорадно прислушивался к скрежету и стуку под брюхом машины и, будь он всадником, то давно бы уже искровавил бока коня шпорами, разодрал бы его рот удилами, исхлестал бы его круп до костей и загнал бы его до смерти…

«Продам, непременно продам машину», — приговаривал он, закрывая гараж на четвертый, самый мудреный замок.

Телевизор он так и оставил на заднем сиденье, поленился тащить в дом. Поднялся злой, раздраженный, с порога накричал на жену, в общем-то ни в чем не виноватую, но ему казалось, что и она причастна к его унижению («Знаю я вас, баб, все вы подлые»), что и она обманывает его красивым лицом и притворной любовью, а на самом деле она уродлива и лжива, и ждет только его смерти, и смеется над ним, ведь не зря она сшила это платье, и, кстати, почему она так загадочно улыбалась в среду, когда пришла домой позже обычного.

Лена уперлась руками в бока («Нет, эти располневшие бугры уже не назовешь талией»), Лена выкрикивала злые слова («Нет, эту разверстую пасть с золотыми коронками уже не назовешь ротиком»), Лена схватила тарелку и грохнула ее об пол («Нет, эти грабли, эти лапищи уже не назовешь ручками»), Лена топнула ногой, да так, что зазвенели стекла («Нет, эти костыли, эти ходули уже никогда не назовешь ножками»)…

На улице он немного остыл, идти было некуда, ни друга, ни любовницы. Он усмехнулся: да, ни любовницы. Что за пошлое слово! Что за пошлая жизнь.

Позади, на третьем этаже, остался самый старый, самый испытанный враг жена, напротив, в гараже, ждал его самый хитрый и самый подлый враг автомобиль, и где-то далеко, на другом конце города, жил еще один Антипова, враг непонятный, смутный, но еще более опасный оттого, что не знаешь: чего ожидать от него, к какому удару готовиться.

Он открыл гараж, сел на табуретку, прислонившись к батарее, рассеянно пошарил по карманам в поисках сигарет, но они давно кончились, тогда он набрал щепотку табаку в складках кармана, пожевал и с отвращением сплюнул. «Жигули» скалились радиатором, беззвучный смех мертвой машины слышался в стрекозиных глазах ее.

«Уродина, — сказал он, — пошлая груда металла, как ты смеешь?» И устало вздохнул, забрался в нутро ее и взглянул на унылый гараж ее глазами.

Он включил приемник, послушал известия. Вражда и распря в мире; не долетев до земли, взорвался самолет; ракета «воздух — земля» убила сто человек; массовое убийство в джунглях; диктатор объявил войну своему народу; новая звезда вспыхнула в созвездии Льва и гаснуть пока не собирается.

«Наверное, это моя звезда, — подумал он, — ведь это я родился под созвездием Льва. Интересно, какого она цвета?»

Он так и заснул в машине, переложив телевизор на переднее сиденье, и спал до утра.

И снова была работа, и суета, и шум станков, и свежая ссадина на большом пальце, полученная по неосторожности. Он не звонил домой и не знал, как он поедет туда и что скажет жене. Он и раскаивался во вчерашнем, и любил свою жену, и ненавидел, и все прощал ей.

— Тебя к телефону, — сказали ему, перекрикивая грохот, — баба какая-то.

«Лена, — подумал он, — это она звонит, не выдержала, значит, ну и сволочь же я после вчерашнего».

Он шел к телефону, раскаявшийся и умиротворенный, и сказал в трубку тихим виноватым голосом:

— Я слушаю.

Он сначала не узнал ответивший ему голос, названное имя ничего не сказало ему. Что еще за Катя? Ах да, Антипова.

И он придал своему голосу твердость и осведомился, в чем дело. А дело было в том, что Антипова успокоилась и теперь отчетливо понимает, что ей нужно от Буданова. Холодным тоном она объяснила, что и в самом деле нуждается в деньгах или хотя бы в какой-то компенсации за утраченного близкого человека. И если Буданов исполнит свой долг, то она отстанет от него и беспокоить его больше не будет.