Голограммы - [7]

На следующий день, возвратясь из больницы, мама застала меня в полубессознательном состоянии с высокой температурой. Она решила, что это результат тонзилэктомии, и не стала меня ни о чем расспрашивать. А мне не пришлось ничего объяснять.

Через несколько дней, встретив доктора Осинковского, мама сердечно поблагодарила его за операцию. Старый отоларинголог очень удивился, сказал, что не делал никакой операции и вообще видел меня в последний раз недели три тому назад, когда я воровал в его саду не созревшие сливы.

Мама примчалась домой, схватила меня за руку и поволокла к доктору Осинковскому. Он осмотрел мое горло и с удивлением заявил, что никаких гланд у меня нет и, следовательно, операция мне не показана.

Метод вымораживания гланд сейчас применяют в оториноларингологии. Но почему-то никто не ссылается на меня. Вероятно, потому, что только сейчас я догадался опубликовать свое открытие.

РАССКА3 ЭКС ЧЕМПИОНА

— Вот. Даже вы считаете меня сексотом.

Я помолчал, подбирая наиболее деликатные выражения.

— Не считаю. Но согласитесь, что для подозрения есть основания. Уже давно вы не показываете хороших результатов, а вас, еврея, постоянно включают в сборную команду Союза.

Он грустно улыбнулся.

— Да. И меня будут включать в сборную, пока нынешний главный тренер не уйдет в отставку. Так он мне пообещал. Помните, во время Олимпийских игр в Риме была у нас выдающаяся бегунья. На предварительных она показала блестящий результат.

Вечером, накануне соревнования, старший тренер зашел к ней в комнату и спросил, обещает ли она ему завтра получить золотую медаль. Она ответила, что медаль будет в том случае, если сейчас ее кто-нибудь трахнет.

Старший тренер зашел к нам и попросил кого-нибудь из ребят трахнуть ее. Тут начался такой смех — вы же помните ее? Она была уродлива, как смертный грех.

Старший тренер просил, говорил, что никогда в жизни не забудет этой услуги. Ну, я и пошел.

На следующий день она завоевала золотую медаль, да еще установила мировой рекорд. В благодарность за это старший тренер включает меня в сборную Союза.

А вы говорите — сексот.

ПРОЗВИЩЕ

Удивительно, как прилипают прозвища. Двухметроворостого баскетболиста еще в школе прозвали Лилипутиком. И пристало. Но это к слову.

Накануне мы были на даче у нашего друга. Уже не первой молодости, он имел неосторожность жениться на двадцатилетней поэтессе. Было очень смешно, когда она выспренно рассуждала о Монтене, а еще смешнее, когда прочла свои стихи.

Сейчас мы выпивали в своей компании. Поэтесса читала стихи. Напротив нее сидел Александр, человек исключительной порядочности и деликатности. Видно было, как он страдает от этих стихов. Наконец он не выдержал и спросил:

— Чьи это стихи?

Она назвала автора.

— Говно, — сказал Александр.

Поэтесса приподняла полные округлые плечи и начала читать свои стихи.

В душе я улыбнулся, предвкушая реакцию Александра. Он действительно отреагировал:

— И это тот же автор?

Поэтесса взвилась всей своей солидной массой:

— Вы грубый человек!

С тех пор это его прозвище.

ОТКРЫТИЕ

Из Петропавловской крепости с сыном мы направились в Исаакиевский собор. По дороге к нам пристроился симпатичный юноша из Дагестана. Горский еврей.

Звонкая тишина собора нарушалась шарканьем ног многочисленных групп туристов и приглушенными голосами гидов.

Сын и я подошли к группе, слушавшей объяснение по поводу маятника Фуко. Юноша с открытым ртом замер перед картиной, под которой на медной пластинке было написано „Обрезание Христа“.

И вдруг туристы вместе с собором вздрогнули от изумленного крика юноши:

— Пасматрите! Пасматрите! Ваш Христос абрэзанный!

БДИТЕЛЬНОСТЬ

Перевалило за полночь. Дежурный редактор, так называемый выпускающий, перед тем, как сдать газету в типографию, пошел за подписью к цензору, к своему старому фронтовому другу.

Цензор просканировал газету зорким взглядом и, ткнув пальцем в фотографию на второй странице, сказал:

— Убери.

— Почему? — Недоуменно спросил выпускающий.

— Вокзал.

Днем участок кросса прошел по бульвару Шевченко. Фотограф запечатлел бегунов. Только обладая фантастическим воображением можно было предположить, что несколько бледно-серых точек клише на заднем плане — это и есть вокзал.

— Ты что, охерел? — Возмутился дежурный редактор.

— Проще убрать, чем спорить со мной.

— У меня нечем заменить.

— Это твоя забота.

— Да здесь же ни хрена не видно! А даже если было бы видно?

— Убери.

— Да ты… да если ты сейчас выйдешь за угол и поссышь, завтра в Пентагоне твой хер, снятый cпутником, будут демонстрировать крупным планом.

— Я знаю. А фотографию ты уберешь.

И убрал.

В СУМЕРКИ

Улица нехотя расставалась с августовским днем. Утих сумасшедший дом расположенного рядом Привоза. С моря еще не пришла прохлада.

На тротуаре, у подворотни типичного одесского двора, на низенькой скамейке уселась многопудовая дама. Между широко разведенными неправдоподобно мощными бедрами приютилось ведро с грушами. К массивной нижней губе (у дамы все было массивным) лениво прилепился окурок.

На улице появился высокий согбенный юноша. Указательным пальцем он поправлял сползавшие очки. Казалось, можно было услышать, как при каждом шаге стучат его кости, не прикрытые мышцами.