Голограммы - [4]

Профессор удовлетворено кивнул головой и сказал:

— Наконец-то я усльшал трезвую мысль.

До заведукщго кафедрой не дошло, что вызвало в аудитории пароксизм неудержимого хохота.

ПОДАРОК

Студент был беден, как мышь в синагоге. Близился день рождения Юли. Они познакомились, когда начинающая студентка-медичка навестила его, раненого, в госпитале. Сейчас нежная дружба связывяла славную девушку и молодого человека, еще не отягченного любовным опытом. Многие домогались Юлиной взаимности. Студент догадывался о предстоящем турнире подарков. Но что он мог подарить ей? А если попробовать…

Садовник согласился на эксперимент. Дело не в трояке, который студент выскреб из кармана. Садовнику самому было интересно увидеть, что получится.

Студент уколом впрыснул метиленовую синьку в корень куста самой красивой белой розы. Цветы должны были распуститься через три дня, в день Юлиных именин.

Садовника настолько поразила невиданная красота, что, срезав три голубых розы, он вручил их студенту вместе с трояком.

Вечером к Юле пришли гости. Подарки один дороже другого. Юля вежливо восторгалась ими, благодаря поклонников и подруг. Смущаясь, студент преподнес длинный сверток, завернутый в газету. Юля развернула его и ахнула. И гости ахнули вместе с именинницей. Голубые розы! И какие! Этого ведь не может быть! Нет таких роз в природе!

Юля впервые поцеловала студента.

У поклонников это не вызвало восторга.

СТРАХ

Давно уже Ося не ощущал такой благодати.

Грязный снег ленинградских тротуаров, казалось, расцветающими фиалками искрился в предрассветном полумраке. Траурная музыка из репродукторов на столбах струилась радостными маршами. Скрежет трамвая на повороте, скрежет, который обычно проезжал по обнаженным нервам, сейчас вплелся во вторую часть третьей симфонии так, словно сам Бетховен вписал его в партитуру.

Подох! Господи, слава тебе! Подох! Войну Ося окончил лейтенантом, командиром противотанковой батареи. Отмеченный орденами, интеллигентный и образованный, за восемь лет он дослужился лишь до капитана. Может быть, это помогло ему в законопослушной военной среде в полный рост разглядеть вождя и учителя.

Ося еще не до конца разуверился в системе, но «отца советской артиллерии» ненавидел всеми фибрами души. И вот сегодня — такая радость. Подох!

Ося поднялся на заднюю площадку трамвая и стал в почти свободном проходе. Обе скамьи вдоль вагона были плотно забиты гражданами. Казалось, они ехали не на работу, а на похороны собственных детей.

Ося смотрел на них с сожалением. Кретины и кретинши! Улыбнитесь! Возрадуйтесь, идиоты! Мир очистился от сатаны! Подох он, понимаете? Радость-то какая!

И вдруг под шинелью по спине прополз знакомый страх. Точно такой, как тогда, когда на последнюю уцелевшую сорокапятку полз немецкий «тигр». Сейчас было даже страшнее.

Он представил себе морду дивизионного особиста. Надо же. В такой радостный день.

В противоположном конце трамвая стоял интеллигентного вида мужчина средних лет. Он тоже с недоумением и сожалением смотрел на пассажиров. Они столкнулись взглядами. И поняли друг друга. Ося не знал, что ощутил его однодумец.

Но, как только остановился трамвай, они пулей выскочили из вагона, каждый из своей двери, и шарахнулись в противоположные стороны.

НЕНАВИСТЬ

Дядя Эли пристально рассматривал каждую награду на груди племянника, пришедшего с войны. Медаль «За победу над Германией» с профилем вождя он перевернул на другую сторону:

— Спрячь. Не надо, чтобы на тебе видели убийцу.

Семь с половиной лет спустя дядя Эли умирал в психиатрической больнице. Тяжелейший склероз поразил сосуды мозга. Жена приносила передачи, кормила его, рассказывала о том, что происходит за стенами больницы. С таким же успехом она могла общаться с геранью или фикусом. Блестящий ум и неисчерпаемое остроумие навсегда покинули доживающее тело. В тот день всенародной скорби, войдя в палату, жена сообщила главную весть:

— Старый умер.

Внезапно ожили давно потухшие глаза, Снова в них заискрилась мысль. Уже давно неподвижное тело стало раскачиваться как тогда, когда дядя Эли молился, и он отчетливо произнес:

— Благодарю тебя, Всевышний, за то, что ты сподобил меня дожить до этой минуты, за то, что я услышал благостную весть о том, что подох убийца.

Он безжизненно упал на подушку. Мертвое лицо продолжало светиться улыбкой.

ПРОИ3НОШЕНИЕ

Знаменитый фельетонист Григорий Рыклин в ту пору был редактором журнала «Крокодил».

За какую-то провинность, а может быть без оной, редактор схлопотал выговор.

Остроумие Рыклина компенсировало его местечковое произношение, а способности талантливого редактора — его неудобную национальность.

Однажды Рыклин предстал пред светлы очи весьма, очень весьма вельможной особы.

— Ну, Рыклин, что там говорят в Москве?

— В Москве говорят, что у Рыклина плохое произношение, но хороший выговор.

ОБИДА

Фрида Марковна заведовала библиотекой ортопедического института. Блестящий библиограф, она свободно владела английским, немецким и французским языками. Библиотека заменяла ей семью, которой у нее никогда не было. Заведующую выпихнули на пенсию в связи с «делом врачей'. Единственным поводом для увольнения могло быть только отсутствие у нее чувства юмора.