Голодная степь - [12]

Ты должна понять, почему я не взяла тебя с собой. Я жалела твоего отца, Рип, он хороший человек… Горе могло надломить его, если бы мы обе ушли из его жизни.

Вот теперь ты все знаешь. У меня хороший муж и хорошие дети. Но я тоскую о тебе и не теряю надежды, что ты меня когда-нибудь поймешь, простишь и мы встретимся. Отзовись, родная!»

Рип поверила написанному. Однако через несколько дней с прежней непримиримостью стала думать о матери. Да, с эмоциями детства она давно рассталась и понимает, что жизнь сложнее наших представлений о ней, но еще лучше она понимает, что мужа женщина может бросить, если серьезно ошиблась, но ребенка — нет.

И опять Рип не отозвалась на письмо. Такое отношение к матери удивляло даже отца. Он давно простил свою бывшую жену, продолжая любить ее. Никогда он не испытывал к ней злости, только горечь и обиду. Он знал, что она человек сильной воли. Так дочь от матери унаследовала свою твердость, решительность?

Он внимательно следил за развитием дочери. Замечал, когда она училась в старших классах, что мальчишки хотели ей нравиться. Догадывался, что и студенты в институте не обходили ее своим вниманием. А вот она никем почему-то не увлекалась, и причину этого, как думалось ему, он тоже знал. Она никому не прощала грубого слова, глупой выходки, пустой болтовни. Отец считал ее характер тяжелым и печалился, убежденный, что женщина с таким характером никогда не будет счастливой. И не повинна ли в этом мать?

Рип так и не вздремнула на кушетке. Она поднялась, ополоснула тепловатой водой лицо, шею, плечи, не чувствуя освежения, и долго стояла у окна, глядя на уходящую вдаль уныло-однообразную после заката степь, окутавшуюся лиловым туманом. Потом она переоделась, постояла перед зеркалом, поправляя чуть скошенную вправо прическу.

Выйдя на крыльцо — на свое голубое,  — она на соседнем, красном, увидела сидящую на ступеньке Марью Илларионовну. На скрип двери хозяйка обернулась:

— Новость, Рип, подойди-ка!

Поднялась Джабарова, несмотря на свою полноту, очень легко. Рип приблизилась к ней.

— Сегодня, часочком попозже, я поселю к тебе и Муасам приехавшую сборщицу.

— Марья Илларионовна, они сегодня или завтра уедут!

— Я не знаю, когда они уедут. Я обещала. Она же незамужняя, ты понимаешь?  — тоном извинения заключила женщина.

Рип охватило неприятное чувство, которое она постаралась не показать хозяйке, давно сделав своим правилом не делиться с людьми плохим настроением и неудачами, потому что заметила: человека, жалующегося на судьбу, люди не любят. Значит, все нужно носить в себе.

Разговаривая, обе увидели Нурзалиева, с непокрытой головой быстро идущего в направлении к хлопкозаводу, куда он каждый вечер отправлялся проверить работающих во второй смене. И начальник СМУ заметил женщин: поравнявшись с дувалом, поднял руку и приветственно помахал, затем решительно свернул в калитку, Джабарова, улыбнувшись ему издали, ушла в дом.

Рип недолюбливала Нурзалиева. Когда выяснилось, что фундамент запорот, Нурзалиев обвинил ее, тут же, впрочем, оговорившись, что она не строительница, да и ошибка не велика. Но все-таки обвинил. И еще: женатый человек, он при встрече с нею разговор начинал с каких-то двусмысленных комплиментов, вызывая в ней только досаду и никогда этого не замечая. Не хотел он замечать и ее тона, которым она показывала, что ей не нравятся эти разговоры.

Нурзалиев на ходу сдернул на дувале золотистый, очень крупный мак и с шутливым поклоном протянул Рип.

— Аллах допустил ошибку, прислав вас сюда так поздно…

Но Рип не взяла пышный, большой цветок.

— Подарите его вашей жене!

— Девушка, не надо на меня сердиться!  — засмеялся Нурзалиев.  — Я вам ничего плохого не сделал!

— Если слова человека расходятся с его поведением и он не видит в этом плохого…

— Поставь вас на мое место,  — подхватил он,  — и ваши слова иной раз разойдутся с делом.

— Не этой ли логике следуя, вы ошибку строителей решили приписать мне?

Нурзалиев швырнул мак на куст белых роз и перестал улыбаться, но веселый блеск в его иссиня-черных глазах стоял еще некоторое время. Он развел руками:

— Сожалею, не могу вас убедить…

— Не советую и пытаться.

— Но вы же все-таки не правы, Рип! Десятиклассница на вашем месте легко бы справилась с такой работой, а вы инженер. Она взяла бы чертеж, она бы увидела: отверстия располагаются в шахматном порядке, а не в линию… Десятиклассница, Рип! Не надо на меня вешать дохлая кошка… В вас совсем отсутствует чувство самокритики, да?

— Я не отрицаю своей вины, товарищ начальник! Так, может быть, на этом и кончим?

— Сейчас закончим… У меня к вам дело. Просьба… Я хочу вас просить…

— А просить вы можете своих подчиненных, не меня.

— Просьба небольшая…  — вновь стал улыбаться Нурзалиев и пальцем показал на виноградную беседку.  — Там стоит наш главный тарантул, Рип… Зайдите к нему!

— Какой тарантул?

— Который проглотил наши надежды исправить фундамент… Бригадир шеф-монтеров Горбушин. Он стоит там за чертежной доской.

— За чертежной? В виноградной беседке?  — не поверила Рип, переводя взгляд на беседку. Она невольно понизила голос.

На красное крыльцо вышел Джабаров в полосатом расстегнутом халате, в белой рубашке и синих широких штанах. Он стал спускаться по ступенькам, деревянные сандалии хлопали его по пяткам.