Голливуд - [2]

Под именем же самого любимого автором персонажа Джона Пинчота скрывается Барбет Шредер. Это его документальный фильм об угандийском диктаторе Ади Амине Дада описывает Генри Чинаски.

Наконец, главному герою Буковски подарил имя, которым называли его друзья, — Хэнк, а дражайшая Сара — это, конечно, его жена Линда, бывшая актриса, потом державшая ресторанчик и делившая с мужем склонность к калифорнийскому «красненькому». А под именем Франсуа Расина угадывается Гарри Дин Стэнтон, ставший в романе французом, потому что снялся у Вима Вендер-са в фильме «Париж, Техас».

Прочие персонажи и ситуации в этой части романа открыты для идентификации; иногда сходство с реальными лицами может оказаться чистой случайностью, иногда же оно — след жизни, стригущей под одну гребенку…

Нина Цыркун

1

Через пару дней позвонил Пинчот и сказал, что ему нужен сценарий. Не заедем ли мы повидаться?

Он объяснил, как его найти — жил он в незнакомом месте на какой-то Марина дель Рей, — и мы сели в наш «фолькс».

Спустившись к гавани, мы поехали вдоль дебаркадера. По палубам шныряли рыбаки, которых можно было узнать по их робам. Впрочем, большинство из них не обременяли себя трудами ради хлеба насущного. Ибо таковы они были — избранники божьи на земле вольных людей. А на мой взгляд — дурачье порядочное. Но им на мое мнение, конечно, наплевать.

Мы свернули направо, миновали док и поехали по улицам, обозначенным фантастическими названиями в алфавитном порядке. Нашли нужную нам, свернули налево и въехали во двор, расположившийся прямо на берегу. Отсюда открывался вид на океан, которым можно было любоваться в уверенности, что тебя не накроет волна. Прибрежный песок казался тут невиданно чистым, вода — голубей голубого, а бриз — ласкающим.

— А знаешь, — сказал я Саре, — ведь мы с тобой угодили прямо в рай. Но что-то меня с души воротит.

— Поменьше обращай внимания на свою душу.

Наш «фолъкс» не нуждается в том, чтобы его запирали. Никто в мире, кроме меня, не способен его завести.

Я постучал в дверь.

Дверь отворили изящным жестом, и в нос сразу шибануло артистизмом, пропитавшим каждую черточку человека, который стоял на пороге. Сразу было видно, что этот парень рожден, чтобы Творить (с большой буквы), Творить великое, и в его мире нет места мелочам жизни вроде зубной боли, неуверенности в себе и какой-нибудь вшивой удачи. Словом, он выглядел как самый настоящий гений. А я похож на подавальщика из занюханной пивнушки, и потому от таких типов всегда завожусь.

— Мы из прачечной, за грязным бельем, — сказал я.

— Не обращайте на него внимания, — вмешалась Сара. — Нас пригласил Пинчот.

— А-а, — протянул хозяин. — Прошу.

Мы было последовали за ним, но он вдруг остановился, обернувшись к нам, демонстрируя свой лучший ракурс, и гаркнул так, словно его должен был услышать весь свет:

— Мне пора выпить ВОДКИ! И шмыгнул в кухню.

— Джон вчера о нем говорил, — сказала Сара. — Его зовут Поль Ренуар. Он пишет оперы и музыку к фильмам-операм. Ужасно авангардистскую.

— Мне не легче, если моя барабанная перепонка пострадает от глотки гения.

— Какие нежности при нашей бедности! Не все такие деликатные, как ты.

— Вот именно. Но это их проблемы.

— Ты боишься жизни — у тебя это на лбу написано.

— Жаль, я сам до этого не допер.

Появился Поль с выпивкой. Выглядело это шикарно: в стакане светился ломтик лайма, и Поль теребил его стеклянной палочкой для коктейлей. Классно.

— Поль, — поинтересовался я, — а нет ли в доме еще чего-нибудь выпить?

— А, извините, — сказал он. — Угощайтесь, пожалуйста. Сара сориентировалась первой. Я вошел в кухню следом за ней. Кухня была сплошь заставлена бутылками. Пока Сара присматривалась, я открыл банку пива.

— Начать лучше с чего-нибудь полегче, — предложила моя добрая женушка. — Знаешь ведь, как бывает, когда ты чересчур наберешься.

— Умница. Давай дернем винца.

Я нашел штопор и выбрал бутылку красного.

Мы прилично угостились, потом снова налили по стаканчику и вышли к хозяину. У нас была семейная шутка: мы с Сарой разыгрывали из себя Зельду и Скотта1, но потом бросили, потому что Саре не нравилось, как Зельда кончила, а мне — как Скотт писал. В общем, этот юмор не пошел.

Поль Ренуар стоял у зеркального окна и высматривал что-то в Тихом океане.

— Джон задерживается, — объявил он, обращаясь к оконному стеклу и океанской волне, — но он велел передать, что непременно будет и чтобы вы его дождались.

— Отлично, крошка.

Мы с Сарой сели, держа в руках стаканы. Смотрели на его кроличьи щеки. Он смотрел на океан. И кажется, что-то мурлыкал.

— Чинаски, — начал он. — Я прочел многое из того, что вы написали. Все это дерьмо собачье. Вам хорошо удается…

— Благодарю. Мы-то знаем, кто хорош без всяких оговорок. Это вы.

— А-а, — протянул он, не отрывая глаз от океана, — очень мило с вашей стороны отдать должное…

Дверь без стука распахнулась, вошла молодая девушка с длинными черными волосами и тут же как кошка растянулась на тахте.

— Меня зовут Поппппи, — сказала она. — Через четыре «п».

— А мы Скотт и Зельда.[1]

Меня шарахнуло в ностальгию.

— Заткнись, — буркнула Сара.

Я назвал наши настоящие имена. Поль оторвал взор от океана.