Голем 100 - [5]

— Мой Нудник ручается, Ента. Рука, держащая свечу, и в самом деле взята от казненного преступника. У моего Нудника мощный блат в морге.

— Как ему это удается, Нелл?

— Взятки, Сара.

— Взятки? Зачем?

— А я-то думала, все знают! Мой Нудник, благослови его Боже, ярый некрофил.

— Дамы, ну хватит щебетать, прошу вас. Думаю, в этом все и дело — мы слишком легкомысленны. Придется пробовать снова, и на этот раз будьте серьезны!

* * *

Они вытянулись ровным рядком. Их было десять: мальчик-девочка, мальчик-девочка, — навзничь лежавших на ржавой гнилой автомобильной свалке. Было бы совсем как в амурной карусели, если бы они прыгали друг на дружке, но они были мертвы.

— Крайне свежий Смертный случай, — заметил субадар Индъдни, тужась обрести равновесие. — Кровь у них еще идет, замечаете? — Он потянул носом, и его тонкое лицо свело в омерзении. Это снова был зловещий bouquet de malades. — Ну да. Безусловно. Разумеется, опять наш Сторукий. Только такое чудовище могло так все устроить.

Устроено было зверски незатейливо: у каждого юноши (пока он еще жил и чувствовал — об этом кричали застывшие в мучительной судороге лица) были вырваны гениталии и засунуты в рот девушки. У каждой девушки была оторвана грудь и засунута в рот юноше.

Субадар Индъдни с трудом перевел дыхание и тряхнул головой.

— Сознаюсь в некотором допущении, — обратился он к подчиненным. — Я, наверное, слишком долго прожил в Гили. Когда я только попал в Коридор, он так сильно напоминал мой нежно любимый Бомбей. Я был так счастлив — как у себя дома. Но потом все начало меняться, и еще меняться, и опять меняться. Не так ли, джентльмены?

— Да, господин. Коридор и взаправду изменился в наше время.

— Разумеется, перемены всегда должны происходить, и мы всегда, как культурные люди, должны к ним приноравливаться. Но к чему? Вот к этому? Или к другим Смертным, порожденным Сторуким? Что это за сторукий ужас, воняющий безумием? Его Смертные воняют безумием! Живой ли он сам? И да, и нет. Не растение ли это? И да, и нет. Или оно — из горной породы? И да, и нет. Что-нибудь подобное встречалось раньше на нашем пути?

— Отвечаем «нет», субадар.

— Точно. Есть ли у этого хоть чем-то знакомый нам мотив?

— Нет, субадар.

— Есть ли на свете хоть что-нибудь, подобное этому порождению из рук, вони, безумия и зверства?

— Нет, господин.

— Может ли это быть пришелец из космоса, как в развлекательной страшилке?

— Нет, субадар. Наши специалисты по связи знают, что не существует ничего живого вокруг — на много световых лет от Солнечной системы.

— Они это точно знают или полагают?

— Они уверены, господин. Полукилометровый радиотелескоп два столетия шарит лучом по всей галактике — передает силуэт человека, двоичные числа, таблицу элементов, структуру ДНК, схему Солнечной системы… — все безрезультатно. Мы одиноки в нашем уголке Млечного Пути.

— Весьма любопытно. Тогда это не пришелец извне, а чужак из нашей собственной системы. Оно живое, но невероятное. Это непостижимый факт. Невозможный. Непроницаемый. Необъяснимый. И все же — факт. Это новое безумное порождение Гили.

— Да, субадар.

— Так, стало быть, наш долг — обуздать это новое безумие?

— Да, господин. Это наш долг.

— Ну да, наша совесть и закон этого требуют, но что нам делать? Нам что, самим сходить с ума каждый раз в ответ на новое безумие Гили? Неужели нам таким манером приступать к исполнению наших обязанностей — подладиться, чтобы нас считали нормальными, принимали за подобных себе окружающие нас сумасшедшие?

— Придется, субадар. Всем нам.

— А не придется ли нам втихомолку сохранять наши человеческие ценности, быть Тайными Здравыми? Что будет с нами? Что происходит с Гилью и с Коридором? Умоляю, джентльмены, если можете, подскажите мне. Что же это делается с Северо-восточным Коридором?

Глава 3

Разумеется, в наше время Северо-восточный Коридор — это северо-восточная трущоба, протянувшаяся от Канады до Южной Каролины, а к западу — аж до Питтсбурга. В безумии насилия там кишели толпы обитателей, которые непонятно чем были живы и где обретались. Хаос охватывал такую огромную территорию, что демографы и социальные работники давно уже полностью отчаялись. В строю держалась одна полиция.

Это была чудовищная ярмарка уродов, которую все яростно отвергали и обожали. Если ты жил в Коридоре, а тем более — в Гили, то тебя переполняла ненависть к этому месту, но бросить его ты не мог: чувство это было сродни неодолимой похоти к уродливой готтентотской Венере.

Даже те из привилегированных классов, кто, подобно царице Реджине и ее семи дамам-пчелкам, мог позволить себе роскошную жизнь в надежно защищенном Оазисе (а к тому же, черт бы их побрал, могли и дернуть оттуда куда глаза глядят), и не помышляли бросить Гиль. Эти джунгли околдовывали. Да Боже ж мой, это и была жизнь! Расстроенные мозги производили там на свет все новые извращения, пороки, преступления и возмутительные выходки. Кто знает, не окажешься ли ты вдруг в покойницкой, но тем временем как здорово было жить!

В Гили кризис выживания случался по сто раз на дню. Основным неудобством был холод. Страдали все, а зима, казалось, затягивалась на долгие полгода. Одна популярная обновленческая секта в своих проповедях объявляла о наступлении нового ледникового периода, предтече Второго Пришествия. Мистическая дата — 2222 год — грозила окончательным оледенением, когда всех грешников призовут на Страшный Суд. Музыкоделы Скрябина Финкеля состроили гимн Армии Оледенения: «Как Ему пчела предстанет, коли Божий Хлад нагрянет?»