Голдфингер. Операция «Удар грома». Шпион, который любил меня - [131]

— Понимаешь, что я имею в виду? Есть люди, которые водят эти автобусы. Они интереснее, чем просто автобусы. И вот ты выходишь и находишь некоего Фрэнка Дональдсона, и твой рассказ становится очень естественным.

Дешевка, я понимаю, сентиментальный подход, но такова журналистика, а я работала в этой области и я делала так, как он меня учил. Заметка вызвала поток писем — от Дональдсонов, живущих в округе, их жен и коллег по работе. Кажется, редакторы любят читательские письма. Если в газету приходят письма от читателей, значит, газету читают, любят и она приносит пользу.

Я проработала в «Кларион» еще два года, пока мне не исполнился 21. К тому времени у меня уже были предложения из общенациональных газет, из «Экспресса» и «Мейл», и я решила, что настала пора из лондонской окраины переместиться в широкий мир. Я все еще жила вместе со Сьюзен. Она работала в Министерстве иностранных дел в каком-то отделе, который занимался «связями». Она о своей работе не распространялась. У нее был приятель из того же отдела, я знала, что очень скоро они обручатся и ей понадобится вся квартира. У меня не было никакой личной жизни — ничего не значащие дружеские отношения и полуухаживания, которых я сторонилась, и мне грозила опасность в случае успеха превратиться в энергичную девушку, делающую карьеру, которая выкуривает слишком много сигарет и пьет слишком много водки с тоником, а питается одними консервами. Моими богами, вернее, богинями (Кэтрин Уайтхорн и Пенелопп Джильятт были за пределами моей орбиты) были Друсилла Бейфус, Вероника Папворт, Джин Кэмпбелл, Ширли Лорд, Барбара Григ и Энн Шарпли — известнейшие женщины — журналистки — и все, чего я хотела — это быть такой же, как они, больше мне ничего в мире не было нужно.

И тогда, на рекламном пресс-шоу, проводившемся на фестивале Барокко в Мюнхене, я повстречалась с Куртом Райнером из Ассоциации западногерманских газет (АЗГ).

5. Птица с подбитым крылом

Дождь продолжал лить как из ведра, нисколько не затихая, 8-часовые «Последние известия» продолжали сообщать о разрушениях и несчастных случаях — столкновения сразу нескольких машин на дороге № 9, наводнение в районе железной дороги в Скинектади, приостановлено движение транспорта в Трое, ожидается, что дождь не прекратится несколько часов. Штормы, снегопады и ураганы полностью нарушали обычное течение жизни в Америке. Когда в Америке автомобиль по каким-то причинам не может быть приведен в движение, жизнь останавливается, знаменитые расписания и графики нарушаются, американцы впадают в панику, осаждают железнодорожные вокзалы и отделения телеграфа, рассылая телеграммы во все концы страны. Они ни на секунду не выключают радио в надежде услышать хотя бы намек на улучшение ситуации. Я хорошо представляла себе неразбериху и хаос на дорогах и в городах, и с еще большим удовольствием упивалась своим уединением.

Я почти допила все, что было в стакане, но чтоб стакан не был совсем пустым, бросила туда несколько кусочков льда, закурила еще одну сигарету и снова уселась в кресло. В это время ведущий радиопрограммы объявил получасовой концерт оркестра «Диксиленд».

Курту джаз не нравился. Он считал его дурным вкусом. Еще он меня заставил бросить курить, не разрешал употреблять спиртное и пользоваться губной помадой и жизнь стала серьезным делом, наполненным посещением картинных галерей, концертных и лекционных залов. При том, что я пребывала в состоянии, когда жизнь моя казалась мне бессмысленной и пустой, это было приятной переменой образа жизни. Более того, педантичность немецкого характера нашла отклик в довольно-таки основательной серьезности характера канадского.

АЗГ представляла собой независимое агентство новостей, которое финансировалось объединением газет западной Германии (нечто наподобие Рейтера). Курт Райнер был первым представителем ассоциации в Лондоне и, когда мы встретились, он искал себе помощника-англичанина, в обязанности которого входило бы прочитывать все ежедневные и еженедельные газеты, выискивая темы, представляющие интерес для немцев. Сам Курт выполнял всю работу, связанную с деятельностью высшего дипломатического корпуса и освещал всевозможные мероприятия. В этот вечер он пригласил меня пообедать в ресторан Шмидта на Чарлотт стрит, был очаровательно серьезен, говорил о важности своей работы и о том, какое значение она может иметь для англо-германских отношений. Это был хорошо сложенный, спортивного типа молодой человек, а его светлые волосы и честные голубые глаза делали его моложе, чем он был на самом деле: в действительности ему было тридцать лет. Он рассказал мне, что родом он из Аусбурга, неподалеку от Мюнхена, что он единственный ребенок у родителей — врачей, что оба его родителя были вызволены из концлагеря американцами. Их арестовали по доносу, что они слушают союзническое радио и препятствовали тому, чтобы их юный Курт вступил в ряды Гитлерюгенда. Образование он получил в Мюнхенской школе и в Университете, затем занялся журналистикой, был направлен в «Ди Вельт», ведущую газету Западной Германии, и именно оттуда был выбран для теперешней работы в Лондоне, так как он неплохо владеет английским. Он спросил меня, чем я занимаюсь, и на следующий день я отправилась в его двухкомнатную контору на Ченсери лейн и показала ему кое-что из своих статей. С типичной тщательностью он уже навел справки обо мне у моих друзей в Пресс-клубе, и через неделю я сидела в соседней с ним комнате с табличкой «Личный секретарь»; телетайпы Рейтера и объединенного пула телеграфных агентств по обмену информацией трещали у меня за спиной. Зарплата у меня была замечательная — тридцать фунтов в неделю — и вскоре я полюбила свою работу, особенно мне нравилось осуществлять телефонную связь с нашим Центром в Гамбурге, нравилось, что два раза в день мне надо было вовремя успеть передать сообщения для утренних и вечерних немецких газет. То, что я плохо знала немецкий, было незначительной помехой, так как не считая того, что составлял сам Курт, а он передавал это по телефону, весь мой материал шел по телексу на английском и переводился на другом конце, а операторы Телекса в Гамбурге знали английский в такой степени, что могли даже поболтать со мной, когда я была у аппарата. Это довольно механическая работа, но она требовала быстроты и точности исполнения и очень забавно было судить, удачный ли материал я отправляла, по тем вырезкам из немецких газет, которые приходили несколькими днями позже. Вскоре Курт доверял мне настолько, что оставлял на меня весь офис и возникали некоторые обстоятельства, с которыми мне надо было справляться самой. Это было волнующее ощущение осознавать, что двадцать редакторов в Германии зависят от меня, от того, насколько правильно и быстро я действовала. Все это казалось мне намного важнее и ответственнее, чем те банальности, о которых я писала в «Кларион», и я с удовольствием подчинялась указаниям и решениям Курта, которые всегда к тому же были срочными. Впрочем, это характерно для любого информационного агентства.