Гоголиада - [9]

— В округе просто не сохранилось красивых домов, м*дам…

Чем-то понравился Гоголиаде этот наивный болтун с чужими туфлями. Она приревновала его внимание к мыслям о «какой-то психопатке». Что бы поболтать с ним ещё чуть-чуть, Гоголиада смягчилась:

— Впрочем, я уже согрелась, помогите мне сойти.

Белый Дворник на этот раз не заставил себя ждать, он вскочил с камина как ужаленный, впопыхах, да что там — на лету сделал реверанс, воткнулся белыми сапогами в ковёр и предложил даме руку.

— Снизойти, м*дам!

Теперь они поменялись местами. Странно повела себя сама хозяйка дома: она, перед тем, как взять предложенную руку, словно акцентированно прощупала её пальчиками «на плотскость», убеждаясь, что перед ней не очередное «видение». Впрочем, кому-кому, а Белому Дворнику, видимо такие па были абсолютно безразличны.

Он провёл её к диванам, как королеву — высоко впереди неся её руку, причём едва касался своей ладонью её пальцев. Она подыграла — высокомерно повернула голову в его сторону и, не смотря в глаза приближённому, произнесла повелительно:

— И объясните, наконец, кто вы такой?

Белый Дворник усадил её на диван, сам встал сзади и осторожно принялся массировать ей плечи. Гоголиада сначала даже хотела запротестовать, взвиться оскорбленной кошкой и разнести тут всё вдрызг и пополам, но… обмякла, успокоилась и растворилась в мурлычущей волне его голоса:

— В Ирландии любят пиво, м*дам, в Бельгии предпочитают вино, в Англии глоточками цедят грог и отодвигают пальчик, во Франции нюхают коньяк, в Америке виски…

Гоголиада, перебивая, но всё же мягко и томно:

— В России пьют водку, кто вы такой, чёрт побери?

Белый Дворник не обратил внимания на её сарказм и продолжал:

— В Шотландии обожают джин. — И вдруг он наклонился к самому её уху и негромко, но отчётливо, низким голосом пророкотал, — Но везде… заботятся… о Душе.

Молчание обрушилось в душу Гоголиаде.

Тишина.

По закоулкам страха эхом пронеслись его слова. Она испугалась и отстранилась:

— Кто вы!?

Показалось, что Белый Дворник немедленно потерял к ней интерес.

Он отошёл в тот угол, где она увидела его впервые, опять сел на корточки и принялся перекладывать оставшийся там мусор с пола в дырявые карманы своих белых штанов. Использованные хлопушки, конфетти и прочий хлам вылетали обратно из дыр, и Дворник снова их собирал, ничуть не смущаясь. Словно и не было в его жизни встречи с хозяйкой дома, и не интересовало его в этом мире ничего, кроме вот этого мусора, который собирается вновь и вновь. На лице Белого Дворника даже появилась мечтательная улыбка. А почему бы и нет? Он занят делом. Его не волнуют вопросы бытия, он — океан, а все волны где-то там, на поверхности и какое ему дело до них?

— Кто вы? — повторила Гоголиада ещё строже.

— А я здесь вот. Подметаю… — был ответ.

Поняла Гоголиада, что таким образом с ним нельзя. Ничего не добиться от него таким образом. Игриво расположилась в диване и игриво же произнесла:

— А можно задать вам прямой вопрос? Вы мне не привиделись?

Белый Дворник ни на секунду не задумывался, словно подобные вопросы ему задают сплошь и рядом. Он улёгся животом на нескончаемую кучку мусора, принял глубокомысленное выражение лица и, перебирая правой рукой конфетти, сказал:

— Вот есть мусор, и я его убираю. И нет его больше. Вот есть я, а лет через сто уже и неясно будет, привиделось ли кому моё бытиё, а то может, и было на самом деле! А Козьма Прутков! Видимо! Всё-таки! Существовал!!!

Потом Дворник начал просто шутовать — подкрался к Гоголиаде, тихонько взял двумя пальцами её кисть и потрогал её кистью себя за плечо. Потом за грудь, и уж после почесал свою шею её пальцами. Видимо, эта пантомима означала, мол, на, проверь, теперь видишь, чувствуешь, что я не привиделся, что я — на самом деле! Гоголиада весело засмеялась от этих дурачеств. А Дворник и не думал успокаиваться, он свободной рукой вынул из кармана телогрейки белый платок, акцентировано обтёр ладонь и пальчики Гоголиады (видимо, от своих якобы отпечатков), затем с наслаждением понюхал платок и с ещё большим удовольствием повязал этот платок себе на шею как талисман.

Гоголиаде захотелось пожаловаться этому смешному человеку на себя. Он угадал её мысли, перестал дурачиться и сел рядом. Какое-то время они молчали и только пальцы их рук, скользя по поверхности дивана, приближались друг к другу, пока не сомкнулись. Это не было объятьем в буквальном смысле слова. Переплелись только пальцы их рук. Но это было самое крепкое, самое нежное объятье в её жизни.

Дыхание перехватило, и сердце затаилось, дабы не вспугнуть мгновение единения пальцев и душ.

— Над нашим городом два года летали чайки… — тихо сказал Белый Дворник, — прямо по улицам… и летом… и зимой… а уж месяц как летают вороны.

— Они неприятно спрашивают: «Как?! Как?!» — благодарно отозвалась Гоголиада.

— Им не интересно! На самом деле — им не интересно…

— Я уже третий день подряд вижу похороны.

— И я их вижу. Хоронят почему-то именно в обед. Тот, кто придумал хоронить в обед, изрядно голодал.

Гоголиада также почувствовала голод. И это после бала! Смешно. Она согласилась:

— Я третий день не могу обедать. Я не могу в обед есть.