Гоголь за 30 минут - [9]

Но самое интересное начинается, когда они все собираются тесной компанией и тихонько начинают загадывать загадки или рассказывать разные истории. Чего там только ни услышишь! И старинные предания, и страшные байки. А самые диковинные истории рассказывались на вечерах у пасичника Рудого Панька. Временами, соберутся накануне праздника в тесной пасичниковой лачужке в гости добрые люди, сядут за столом и тогда только слушай. И собирался не простой народ из мужиков хуторянских, а лица, чье посещение делало честь хозяину и повыше пасичника. Например, дьяк диканьской церкви Фома Григорьевич – носил балахон из тонкого сукна, цвета застывшего картофельного киселя, чистил сапоги самым чистым смальцем, пользовался белым платком, вышитым красными нитками по бокам. А был еще панич, который очень витиевато выражался, что его никто понять не мог, только диву давались где он таких слов набрался, в каких книжках. Ему Фома Григорьевич даже однажды рассказал присказку об одном школьнике, учившемся у дьяка грамоте и приехавшем домой к отцу. Только отец не мог понять чадо свое, тот все на латинский манер выговаривал и ко всем словам добавлял окончание «ус»: баба-бабус, лопата-лопатус. И пошли они однажды в поле с отцом, а сын спросил, показывая на грабли, как это по-вашему называется. Да не заметив, наступил на зубцы и пребольно получил обухом по лбу, зато, сразу вспомнил их название. Паничу не понравилась такая присказка и едва уже дело и до драки чуть не дошло, но в этот момент поставили на стол горячий книш с маслом и все начали у довольствием есть.

А как соберетесь в наши края, то спросите только любого мальчишку, пасущего гусей в испачканной рубашке о том, где живет Рудый Панько и вам сразу укажут, а то и проводят. Только обращайте внимание особливо на дороги, они у нас не так гладки, как в Петербурге, а приехавший из Диканьки погостить Фома Григорьевич и вовсе упал в канаву на своей тарантайке, хоть и правил ей сам, и глаза у него были покупные в довершение к собственным.

Когда же вы доберетесь до нас, то подадим вам дынь самых лучших, каких вы и не видывали никогда, и меду, дух от которого так и расходится по всей комнате, чистый как хрусталь, а пироги – сахар, чистый сахар! И масло так и течет по губам, как есть начинаешь. Ох уж эти бабы, чего они только не умеют! А пробовали ли вы грушевый квас с терновыми ягодами или Варенуху с изюмом и сливами, или… Впрочем, лучше сами приезжайте и всего отведайте.

Нос

25 марта в Петербурге случилось невероятное происшествие: во время завтрака цырюльник Иван Яковлевич обнаружил в свежеиспеченном хлебе человеческий нос. К своему ужасу он признал, что нос принадлежал коллежскому асессору Ковалеву. Решительно не понимая как нос очутился в хлебе и подгоняемый руганью жены он пытается как-нибудь избавиться от находки, скажем, «случайно» выронив его где-нибудь на улице. Но, как назло, постоянно встречает знакомых и претворить план в жизнь не представляется возможным. Добредя до Исакиевского моста, он улучив минутку, швырнул тряпку, в которую был завернут нос, в Неву. Облегченно вздохнув, он в ту же минуту увидел квартального надзирателя, который видел как в реку было что-то выброшено.

В это время просыпается коллежский асессор Ковалев и сладко потянувшись, велит подать себе зеркало, чтобы взглянуть на вчерашний прыщик на носу. С ужасом обнаруживает, что носа на лице нет, а вместо него просто ровная как блин поверхность. В крайнем замешательстве трет лицо тряпкой, но нет носа и все тут. Расстроенный, выбегает из дома к обер-полицмейстеру, но на улице замечает карету из которой легко выпрыгивает господин в мундире, шитом золотом, в шляпе с плюмажем, замшевых панталонах и со шпагой на боку. Все указывало на то, что перед ним статский советник, который куда-то направлялся с визитом. Каково же было удивление и смятение Ковалева, когда он узнал в этом господине собственный свой нос. Вот дела! Что делать-то теперь? Как такое могло приключиться, чтобы родной его нос самостоятельно разъезжал в карете…? Едва чуя землю под ногами, Ковалев решается заговорить с этим странным господином, заставить его объясниться, но нагоняет того только около Казанского собора. В полумраке, среди икон обнаруживает статского советника молящимся. Но что сказать ему? Вся ситуация престранная. Наконец, собравшись с духом, несмело говорит господину, что он есть нос его собственный. Однако последний выказывает крайнее изумление и незаметно удирает от Ковалева.

Вконец обескураженный коллежский асессор направляется, как и собирался, к обер-полицмейстеру, но не застает его дома. Тогда догадывается подать объявление в газету, чтобы всякий встретивший этого нахального господина, немедленно направил того к нему. Но и в газетной экспедиции отказались принимать его публикацию, сочтя, что это навредит репутации газеты – очень уж невероятное происшествие. Визит к частному приставу также закончился не удачно: тот намеревался вздремнуть после обеда и ему решительно не было никакого дела до беды Ковалева.

Измученный и обезнадеженный, ближе к сумеркам, добрался он домой, где предался горестным размышлениям о том как несправедливо все складывалось. И что было бы лучше без руки или без ноги, или, даже, без ушей, но без носа – невозможно появиться ни в одном приличном обществе. Кто-то, верно, должен быть виноват в том, что нос просто так взял и пропал, ни с того, ни с сего. Подозрения сразу пали на штаб-офицершу Подточину, безуспешно пытавшуюся выдать за него свою дочь. Вероятно, она из мщения подговорила каких-то колдовок-баб, чтобы они все устроили.