Гоголь-Моголь - [3]

Знаете дом на углу Воскресенского и Сергиевской? Два кольца, два конца… А ровно посредине башенка, примыкающая непосредственно к его мастерской.

Первый прохожий и двадцать шестая квартира

Не то чтобы счастливчик. К примеру, номер квартиры у него был не семь или девять, а двадцать шесть.

В этом умножении тринадцати на два кто-то увидит предупреждение, а Эберлинг только посмеивался.

И то, что Сергиевская и Воскресенского сменили название, его ничуть не смущало.

Ну и что с того, что сменили? Главное, он сам сохранил самые дорогие свои привычки и манеры.

Никогда ни до, ни после не появлялось на этих улицах такого прохожего.

Были, конечно, попытки. И высоко тянули шею, и прямо держали спину, но все же конкуренции ему не составил никто.

Сдачу в кассе Альфред Рудольфович получал с той же церемонностью, с какой целовал дамам ручки, а за покупками шел так, словно направлялся в Колизей.

Не в кинотеатр «Колизей», а в самый что ни есть настоящий римский форум.

Тут дело не в одной в феске, но в прямом профиле и строго выверенных движениях.

И еще в чем-то таком, что и вообще невозможно объяснить.

Хотя улица, в отличие от сцены, не предполагает разделения на планы, он всякий раз умудрялся быть первым. Когда выходил вместе с супругой, она непременно плелась сзади.

Альфред Рудольфович и один хорош, а вдвоем они просто загляденье.

Прохожие непременно спросят друг друга: как думаешь, дочка или внучка?

В самом деле, могла быть внучкой. Все-таки больше тридцати лет разницы.

Елена Александровна совсем не красавица, но манеры и обхождение на редкость приятные. Можно даже увидеть в ее облике что-то несегодняшнее.

Стоит прислушаться к их разговорам. С трех раз не догадаетесь, как она называет мужа. Нет, не «Альфред» или «Альфредушка», а «Маэстринька».

С какой стороны взглянешь на это слово, таким и будет его смысл. Так - «самый уважаемый», а так - «самый родной».

И то, и другое, безусловно, правильно. И уважаемый, и родной. Столь же приближенный к музам, как к нему самому близки ученики и друзья.

Эберлинг на вершинах власти

Вот какая «квадратура круга»! Рядовой квартиросъемщик, подписчик «Ленинградской правды», член ЛОСХа, а, приглядишься, - ископаемое.

Что ни говорите, протеже самого Серова!

Сам-то Валентин Александрович - человек вздорный, в должности придворного живописца не задержался, и указал на своего знакомца по Академии.

С той поры стал Эберлинг персоной, приближенной к императору.

Министр обивает пороги в надежде на аудиенцию, а художник часами просиживает в царском кабинете.

Сколько чая и вина утекло за то время, пока император позировал. Говорили, к примеру, о Чехове. Потом Альфред Рудольфович к этой теме не раз возвращался: уж очень серьезно в эти минуты было лицо его собеседника.

Вскоре он нарисовал Николая Александровича с именем Чехова на устах: улыбка располагающая, выражение лица мягкое, глаза светятся воспоминаниями.

По разному обсуждались в обществе эти сеансы. Насколько балерина Карсавина далека от придворной жизни, но и она полюбопытствовала: «Были ли Вы у Государя и какое было Ваше впечатление?»

Этот вопрос в одном из писем следует понимать так: ну как Ваши чаепития? Не перешли ли Вы уже к обсуждению сфер влияния и распределению министерских портфелей?

Флорентийский гость

Вообще-то позировать - мука мученическая, но художник всегда сделает так, чтобы портретируемый остался доволен.

Это дар не менее важный, чем талант живописца. Если герой в хорошем настроении, то работа, считай, удалась.

Секрет тут простой. Эберлинг делает комплименты во время сеанса и рисует в том же духе. Поэтому люди на его холстах выглядят посвежевшими, словно они услышали о себе что-то благожелательное.

Самые непреодолимые затруднения Альфред Рудольфович преодолевал. А не преодолевал, так игнорировал. Попросту говоря, обходил эти рифы, и оказывался в другом месте.

Зимой наши сограждане прячутся под теплыми одеялами, а он российские холода встречает вдали от Петербурга. На случай особенно сильных заморозков в родном городе купил во Флоренции мастерскую.

Гоголь ехал в Италию для того, чтобы «натерпеться, точно как бы предчувствовал, что узнаю цену России только вне России…», а Эберлинг ничего такого не имел ввиду.

И в слове «наслаждаться», в том же письме отброшенном чуть не с гадливостью, не видел ничего дурного.

Да, наслаждаться. Глубже дышать итальянским воздухом, пробуждающем зрение и желание запечатлеть увиденное на холсте.

Зато к весне - опять на Сергиевскую. Столичные жители только приходят в себя, а он уже смеется и разговаривает по летнему громко.

В газетах Альфреда Рудольфовича называли «флорентийским гостем». Возможно, по ассоциации с гостем индийским. В нем и в самом деле было что-то оперное, плохо вяжущееся с петербургской скукой.

Трудно сказать, восклицал ли жандарм перед Александринкой: «Карета господина Эберлинга!», также как он возглашал: «Карета господина Маковского!»

Мог и без кареты обойтись. Правда, громоздкого Константина Маковского карета ничуть не украшала, а Эберлинг выглядел картинно и во время пеших прогулок.

Удивительная занавеска

Всякий момент его жизни имел отношение к красоте.