«Годзилла» - [11]

— Да нет же, «слоны», сколько?! — повторял Шмель. — Сколько? Сколько? Сколько? — расхаживал он голым по душевой, тыча во всех пальцем.

Я обратил внимание на Кесарчука, он стоял возле окна и пальцем что-то написал на запотевшем стекле. Приглядевшись, я распознал цифру сорок восемь.

— Сорок восемь! — крикнул Селюк.

— Кто сказал? — не ожидая, спросил Шмель.

— Я!

— От куда ты знаешь?

— Так Серёга на окне написал.

— А что это означает?

— Не знаю.

Кесарчук вышел на центр душевой, взял тазик и окатил себя с ног до головы горячей водой.

— Сорок восемь, — поёжившись, важно сказал Кесарчук, — значит, столько дней осталось служить, когда у вас «дедушка» будет спрашивать «сколько», надо точно ответить, сколько ему до дембеля осталось, ответите неправильно, будете в сушилке на костях жать число, которое по незнанке назвали.

Шмель довольно намыливал яйца чьей-то мочалкой.

— Да, сорок восемь и домой…

***

В первом взводе сидеть можно было только под видом изучения статей. Всё остальное время, мы всегда были обязаны быть чем-то заняты. Шмель и Кесарчук постоянно за этим следили и покрикивали на нас пуще других сержантов из других взводов. Я видел, как во втором и третьем взводах бойцы вольготно рассиживали на табуретах и вели пространные беседы. Стоило кому-нибудь из нас присесть, тут же откуда не возьмись являлись наши надзиратели и с криками «живо отбивать кровати», лишали нас отдыха.

Пришлось ухищряться, брать в руки тетради и, глядя в них, тихо перешёптываться.

Больше всех ныл здоровяк Ванный.

— Это ж только две недели прошло, а я уже домой хочу.

— А я бы сейчас пивка накатил, — заговорил о больном Иванов.

— И рыбки сушёной, — добавил Марик.

— Пацаны, успокойтесь, — встрял Шинковский, — зачем психику травмировать?

— А вот же повезло тебе, — обратился ко мне Ванный. — Год всего служишь и я бы мог… Почему вышку не закончил?

— Повезло у нас Шкондикову, он вун вообще полгода, — сказал ему я.

— А я вот дневник вести стал, — шептал Тряпичный. — Буду каждый день записывать, что да как, а потом под дембель по роте пущу почитать.

— Ага, как толчки драил, и кровати отбивал?! — засмеялся Иванов.

— Нет, о мыслях и переживаниях…

***

Шмель часто устроивал показательные отбивания кровати.

На взлётку выставили койку, и сержант показывал всему карантину, как правильно заправлять постель и отбивать её плашками. В его исполнении это выглядело безукоризненно. Ровно отбитое и натянутое покрывало только радовало глаз. Нам же оставалось ещё долго практиковаться в этом не простом ремесле, дабы в будущем демонстрировать в роте свои навыки.

А через пару дней Шмель сказал заправлять за собой кровать рядом спящего с собой Шинковского. Тот отказался и получил за это под дых, отпрянув на койку.

— Значит, Иванов будет заправлять, — сказал ему Шмель.

— Э, Саня, ты не офигел, — тут же возмутился на Шинковского Иванов. — Топишься в говне, других не топи!

Уже на следующее утро я видел, как Шинковский заправлял за Шмелём койку.

Кесарчук спал рядом со мной, но мне такие указания не давал. По статусу ещё было не положено.

***

Однажды Шмель устроил нам поучительную встряску коек. С утра мы плохо отбили кровати и, придя с пайки в роту, он подорвал весь взвод, перевернув матрасы каждого бойца.

— Вы курить опять бросить захотели?! — оскалил он на нас свои обезьяньи зубы. Его лопоухие уши стали ещё больше и мне даже показалось, отчаянно затряслись от злости.

— Как вы в роте жить будите? Что за период, самый худший взвод.

Здесь он, конечно, преувеличивал. Взводом в карантине мы были самым лучшим. Громче всех пели, шли строевым в «стелс», при команде «прямо» со всей дури вдаряли каблуками берцев по заледеневшему асфальту. Шмель с Кесарем держали нас в ежовых рукавицах, прививая с первых дней дисциплину батальона охраны.

— На хрена мне эта артподготовка, — постоянно жаловался нам Ванный. — Я в охрану не собираюсь…

— Чтоб не растащило, — язвил как всегда Иванов. — Пойдёшь в свои «автоботы», а койку как следует заправлять не умеешь.

Подорвав матрас Шкондикова, на пол из его кровати посыпались конфеты. Шмель обрыскал лежак и вытянул оттуда заныканный пакет сладостей.

— Взвод, это залёт! — подняв над собой улики, скривил и до того непривлекательное лицо сержант Шмелёв.

— Не курите до конца карантина, — вякнул Кесарчук.

К Шкондикову на выходные приезжало целое семейство и он, видимо, решил затихорить для себя про запас.

— Хоть бы с пацанами поделился, не так бы обидно было, — вздохнул Ванный.

Вечером Шмель придумал для «полуголзиллы» наказания, заставив его съесть весь мешок конфет.

Мы подшивались, а он закидывал в свою пачку шоколадки.

— Товарищ сержант, может, мы поможем, всё-таки за одного страдают все, — встрял Иванов.

— Самый раступленный, что-ли? Пусть жрёт.

На десятой конфете я заметил, как лицо Шконда помрачнело.

«Няўжо прыйдзецца ўвесь пакет з’есці, а там добрых паў кіло?»

— Шмель, да хорош… Ещё в санчасть загремит, нам же комбат разнос устроит, — включив мозги, сказал Кесарчук.

Шмель помялся, и, забрав себе пакет с остатками роскоши, пнул Шкондикова под зад.

— Съебись с глаз моих, вафля!

***

Каждую субботу во всех подразделениях проводилось ПХД, т.е. парково-хозяйственные дни, или же, выражаясь языком армейским, — «полностью хуёвый день». Все кровати выносились на взлётку и мы сперва подметали пол, протирали пыль, поливали цветы, потом получали от старшины Девьянца бруски хозяйственного мыла, которые тут же кропотливо натирали ножницами в тазы, заливая всю эту консистенцию водой и взбалтывали шваброй до состояния пены. Полученную массу мы старательно выбрасывали на пол и размазывали по всей казарме, потом смывали тряпками и заново мыли пол. Процесс не из приятных, но даже в этих стенах нашлись юмористы, которые назвали это мероприятие «пенной вечеринкой». Весьма остроумно. Именно с тех минут я осознал, что ко всему в армии нужно относиться с улыбкой и фигой в кармане, чтобы окончательно не тронуться умом.