Годы - [76]

Она говорила с таким напором, что вилка в ее руке казалась оружием, на которое она собиралась нанизать Мартина. Он окунулся в разговор. Речь, конечно, шла о политике, об Ирландии.

— Каково ваше мнение? — спросила она, потрясая вилкой. На мгновение он поддался иллюзии, будто и сам причастен к закулисью. Занавес опущен, огни горят, и он тоже находится за кулисами. Разумеется, это была иллюзия: они лишь бросали ему объедки со своего стола. Однако чувство было приятное — пока оно не растаяло. Он стал слушать. Теперь дама обращалась к респектабельному пожилому мужчине, сидевшему в конце стола. Мартин начал наблюдать за ним. В ответ на разглагольствования дамы тот надел на лицо маску бесконечно мудрого терпения. Занят он был перекладыванием трех хлебных корочек рядом со своей тарелкой — словно играл в таинственную игру, имевшую глубокий смысл. «Ну и что?» — как будто говорил он, перебирая пальцами не корочки, а судьбы человечества. Эта маска могла скрывать что угодно. Или ничто. Во всяком случае, она была преисполнена достоинства. Но леди Маргарет и его нанизала на свою вилку. Перед тем как заговорить, он поднял брови и отодвинул одну корочку в сторону. Мартин подался вперед, чтобы расслышать.

— Когда я был в Ирландии, — начал мужчина, — в тысяча восемьсот восьмидесятом году… — Он говорил очень просто; он предлагал им некое воспоминание; рассказ был безупречен и четко держал тему, не расплескивая по сторонам ни капли. Мужчина в свое время играл важную роль. Мартин внимательно слушал. Ему было интересно. Да, думал он, вот так все и идет, и идет… Он наклонился вперед, чтобы не упустить ни слова. Однако тут он почувствовал какое-то вмешательство. Энн повернулась к нему.

— Скажите, — попросила она, — кто это?

Она склонила голову на правый бок. Она явно полагала, что Мартин знает всех. Это польстило ему. Он посмотрел вдоль стола. Кто же это? Ведь он уже встречал этого человека. И видимо, тому здесь слегка не по себе.

— Я знаю его, — сказал Мартин. — Знаю…

У человека было довольно бледное толстое лицо. Он говорил очень быстро. А молодая замужняя женщина, к которой он обращался, кивала в ответ: «Понимаю, понимаю…» Однако на ее лице было заметно некоторое напряжение. Зря стараетесь, старина, хотелось сказать Мартину. Она ни понимает ни слова.

— Не могу вспомнить фамилию, — сказал он вслух. — Но мы встречались. Постойте, где же? В Оксфорде или Кембридже?

Еле заметное приятное удивление отразилось во взгляде Энн. Она распознала разницу. Она объединила того человека и Мартина. Они не принадлежали к ее миру — отнюдь нет.

— Вы видели русский балет? — спросила она. Вероятно, она ходила на него со своим молодым человеком. И что же такое твой мир, думал Мартин, пока она изливала свой скудный запас эпитетов: «божественно», «поразительно», «восхитительно» и так далее. Тот самый мир? Он посмотрел вдоль стола. Так или иначе, никакой иной мир с ним не сравнится. К тому же это хороший мир: большой, щедрый, великодушный. И очень приятный на вид. Он переводил взгляд с лица на лицо. Ужин подходил к концу. Все выглядели так, будто их натерли замшей, как драгоценные камни. И все-таки благополучие шло из самой глубины, проступало сквозь грани. А камень был чистой воды, без какой-либо мути, сомнений. Тут рука лакея в белой перчатке, убиравшая тарелки, задела бокал с вином. Красные брызги попали на платье женщины. Но ни один ее мускул не дрогнул, она продолжала беседовать. Затем она непринужденно расправила на пятне принесенную ей салфетку.

Вот что я люблю, подумал Мартин. Это его восхищало. А ведь она могла бы высморкаться в кулак, как торговка, если бы захотела. Однако Энн что-то говорила.

— А как она взлетает, — воскликнула она, подняв руку в очаровательном жесте, — и опускается! — Рука упала на колени.

— Восхитительно! — согласился Мартин. Он заметил, что перенял даже интонацию — у того молодого человека, по чьим волосам как будто прошлись граблями. — Нижинский восхитителен, — кивнул он. — Восхитителен.

— Моя тетя познакомила меня с ним на одном приеме, — сказала Энн.

— Ваша тетя? — громко переспросил Мартин.

Энн назвала известную фамилию.

— Так она ваша тетя?

Теперь все ясно. Вот, значит, каков ее мир. Он еще хотел спросить ее — потому что она показалась ему очаровательно юной и простой в общении, — но было уже поздно. Энн вставала.

— Надеюсь… — начал Мартин. Она наклонила к нему голову, как будто очень хотела остаться, уловить его последнее слово, его малейшее слово, но — не могла, поскольку уже встала леди Лассуэйд и ей пора было идти.

Леди Лассуэйд встала, все встали. Все платья — розовые, серые, цвета морской волны — распрямились, и какое-то мгновение высокая женщина, стоявшая у стола, была очень похожа на знаменитый портрет кисти Гейнсборо, висевший на стене. А стол, усеянный салфетками и винными бокалами, имел вид запустения. На минуту дамы столпились у двери, затем невысокая пожилая женщина в черном проковыляла мимо них с подчеркнутым достоинством, и Китти, покидавшая столовую последней, одной рукой обняла Энн за плечи и вывела ее. Дверь за дамами закрылась.